Однако в мире, в котором он живет, нет ничего призрачного или сверхъестественного; напротив – это самый реалистичный и непрозрачный мир, мир политики, мир столкновения интересов и борьбы за власть. Книга, о которой мы рассказываем, – довольно странная: она была написана на исходе китайской древности (в IV в. до н. э.) и позднее ее приписывали перу разных авторов, причем она всегда была почти подпольным текстом, к которому китайские книжники относились с некоторым пренебрежением. Этот трактат принадлежал к такого рода произведениям, которые читают только для себя – и даже императоры обращались к нему – но на которое предпочитают не ссылаться и обычно не цитируют. Таким образом, в течение тысячелетий его как будто и не существовало (и китаистика также до сих пор не уделила ему должного внимания); между тем, эта книга – одно из тех редких сочинений, что неожиданно проникают сквозь идеологические покровы и раскрывают истинное положение вещей. И все это – исключительно с целью достижения эффективности, о чем заявляется прямо, без какого-либо притворства, без излишних эмоций. Удивительная книга, может быть единственная в своем роде по своим целям и задачам – она берется рассмотреть человеческие отношения только с точки зрения силы, власти – такого рода произведение невозможно представить в европейской традиции. Повествование зарождается и развертывается очень сдержанно, постепенно все сильнее раскачивается, все агрессивнее выступает вперед, так что даже входит в некоторое противоречие с ожиданиями читателя, привыкшего к гармоничной сдержанности китайских текстов (достаточно вспомнить мелодическое изящество китайских афоризмов). Автор избегает выспренности речи, субъективной окраски высказываний, экспрессия нарастает так незаметно, что иногда кажется, будто фраза имеет не только поверхностный смысл, но и содержит зашифрованное сообщение. Возможно, такая тайнопись была необходима автору из-за того, что его разоблачения становились все более опасными? Или, вероятнее, потому, что он пишет о вещах, о которых в Китае не осмеливались говорить вслух, хотя речь и шла о самых насущных для правящих кругов проблемах: как добиться расположения и любви правителя или каким образом можно повлиять на его решения.

Предполагают, что «Учитель долины бесов» обучал в своей школе самых авторитетных сановников Древнего Китая (Су Циня, Чжана И), имевших большое влияние при дворе своих правителей и отличившихся умением заключать удачные союзы с другими государствами. Следует напомнить, что Китай в конце эпохи древности был страной «Борющихся Царств», чьи правители, самонадеянно присвоив древние права сюзерена, довольно успешно отстаивали свою независимость и постоянно враждовали между собой: опираясь на постоянно изменяющиеся союзы и объединения, каждый старался установить свое господство. Предательства, заговоры, обман были разменной монетой действовавших в то время политиков; никакие слова или обещания не принимались на веру, никакие заверения не могли никого обмануть. Никто не верит, что какая-то трансцендент-ная сущность может наградить или наказать человека, никто уже не питает никаких иллюзий в отношении потустороннего мира: честолюбие и только оно ведет людей вперед, сила является единственным мерилом всего.

Ранее мы уже рассматривали положения, высказанные в трактате. Говорили о том, что отношения между людьми, например, подданного с правителем, рекомендуется строить исходя из ситуации (ср. выше, гл.2). Автор своеобразно трактует понятие «благоприятные обстоятельства», когда речь идет об использовании любых трещин, обнаруженных в позиции противника (эти трещины следует еще более углублять и расширять, ср. выше, гл.5). Трактат предписывает принимать участие в событии только в том случае, когда все в нем для нас успешно развивается и удачно складывается, ибо при таких условиях управлять процессом гораздо легче (ср. выше, гл. 8). Но автор стремится не только донести до читателя искусство манипулирования людьми, при этом не обязательно в стратегических или политических целях; он также пытается выявить сложность и противоречивость ситуации, что непривычно нам по опыту европейской литературной традиции и, возможно, объясняется разным статусом слова в Европе и Китае. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что даже когда советник обращается к правителю, он не прибегает к риторике.

Можно, вероятно, сказать, что перед нами – риторический трактат: ибо вместо того, чтобы учить тому, как убеждать других, доказывая правильность и обоснованность нашего мнения, он показывает, как осуществлять наше влияние таким образом, чтобы люди, еще до того, как мы начали говорить, уже готовы были поступать согласно нашим желаниям.

Итак, акцент делается не на построении нашей речи, а на создании таких отношений между нами и другим человеком, чтобы любое наше предложение было принято без всяких сомнений, раздумий и споров. Как известно, для убеждения другого необходимо потратить много энергии и сил – красноречие не дается даром – тогда как результат не всегда гарантирован; попытка убедить другого часто равнозначна ведению настоящего сражения. Однако если другой человек полностью доверяет нам (и ничего больше не опасается), то нам уже не надо прилагать каких-либо усилий: мы и так добились победы. Хотя речь иногда и идет о проблемах речи, риторики, но оба ранее обсуждавшихся положения – предварительное преобразование и косвенная эффективность и обусловленность – остаются справедливыми и в данном случае. Действительно, если древние греки уделяли большое внимание красоте речи и постоянно учились искусству риторики, то в Древнем Китае, напротив, изучению приемов аргументации, риторическим построениям и анализу частей речи не придавали особого значения.

Использование приемов красноречия, очевидно, должно было бы соотноситься как с внешним эффектом, так и с действием: несомненно, существует «ораторское действие», то есть влияние оратора на публику; придавая своей речи больше яркости и убедительности благодаря используемым риторическим приемам, оратор стремится как можно быстрее и вернее достичь успеха. Тем не менее, трактат Гуйгу-цзы учит говорить как можно меньше; и лучше даже, если подданные не видят своего правителя, когда он говорит; однако он должен подготовить почву для того, чтобы его правильно поняли, еще заранее, в начале процесса, «в верхнем течении реки», разработав эффективную стратегию; говорить же, предлагать, а также сражаться следует как можно позже, то есть «в нижнем течении реки».

Естественно предположить, что и риторика так же может использоваться для манипулирования. Ибо она предписывает не только просвещать аудиторию, но и стараться понравиться и растрогать слушателей; довольно часто риторика направлена на то, чтобы заставить людей действовать неосознанно, то есть не под влиянием разума, а под влиянием чувств, на уровне «страстей» («разум» и «чувства» – одно из противопоставлений, введенных в европейскую культуру благодаря риторике). Как бы то ни было, происходит столкновение идей, аргументов, выбор еще не предопределен, свободен, человек может еще принять ту или другую позицию. На этом этапе ясно прослеживается логика, связанная с поисками истины или видимости истины; следовательно, истину еще можно принять или отвергнуть. Но в Древнем Китае все направлено на то, чтобы подготовить слушателя к надлежащему восприятию того, что вы собираетесь ему сказать. В данном случае сражение должно быть выиграно до того, как оно начнется, то есть до того, как мы начнем говорить.

Все это предполагает, что процесс, связанный с формированием благожелательного отношения к говорящему, происходит не по мере развертывания речи, как того требуют законы красноречия, а гораздо раньше; не одномоментно (в ходе речи), а беспрестанно. Благодаря тому, что вы убедили другого в том, что между вами сложились доверительные отношения, вы приобретаете над ним власть, возникает симпатия, «склонность», которая побуждает его вас выслушивать.

Можно предположить, что речь строится как такой же поступательный ход событий, что и в рассмотренном выше стратегическом искусстве. Самое главное – «управлять» другим и не допускать, чтобы другой «управлял» вами; необходимо осуществлять свою власть над ним и не позволять, чтобы ваша «судьба» была бы в руках других людей (Гуйгу-цзы, гл.10, «Моу»; ср.Сунь-цзы, гл.6, «Сю ши»). Поскольку, согласно идее этого трактата, интересы собеседников неизбежно входят в противоречие, ибо каждый придерживается своей позиции, то, следовательно, другой человек всегда будет играть роль противника; все должно быть сделано так, чтобы другой почувствовал доверие к вам, но это доверие всегда будет ловушкой. «Соблазнить», «привлечь», «приманить» – все это предварительные этапы, так же, как и в стратегии, описанной в трактате Сунь-цзы; все эти действия направлены на то, чтобы подчинить другого своему влиянию (Гуйгу-цзы, гл.2, «Фань ин»; гл.8, «Мо»). Обычное сравнение в данном случае – это сравнение с удочкой или западней: достаточно недвусмысленно предложить другому «приманку», что-то такое, что, по его мнению, выгодно для него, чтобы сделать этого человека «восприимчивым» и послушным (Гуйгу-цзы, гл.11, «Цзю»). Таким образом, нам будет обеспечена полная инициатива, мы сможем полностью и безраздельно управлять нашим собеседником, каким бы всемогущим правителем он ни был, «как на Востоке, так и на Западе, как на Севере, так и на Юге»; из него мы сделаем игрушку в наших руках (Гуйгу-цзы, гл.З, «Нэй цянь», гл.5, «Фэй цянь») и тогда без всякого труда придем к такому положению, когда в отношениях между нами и им не останется ни малейшей «трещины», хотя со стороны невозможно будет заметить никакого «признака» этой зависимости.

Не так удивительно то, что здесь предлагается (логика мышления прослеживается легко), поразительно другое: положения трактата беспредельно абсолютизируются, распространяются на всех и на все: в данном случае речь идет не о каких-то более или менее бесчестных приемах, а как бы об обычных, нормальных методах, считающихся, вероятно, даже достойными подражания. Предлагается исключить любую возможность выбора, и тогда другой человек (если речь еще может идти о «другом») будет доведен до состояния совершенного безволия и пассивности. Даже Макиавелли до такого не доходил.

2. То, что манипулирование другим человеком является в данном случае единственной целью, видно по следующим двум словам, определяющим содержание и предназначение всего трактата: надо научиться «открывать» и «закрывать» («Гуйгу-цзы», гл.1, «Бай хэ» ). Два обычных действия, просто два жеста: «открыть» означает побудить другого откровенно изложить то, что он думает, чтобы понять, соответствуют ли его чувства нашим; «закрыть» означает пойти в противоположном направлении, вызвать реакцию другого человека и проверить, говорит ли он правду. Эти два акта должны происходить по отдельности, по-тому что они дополняют друг друга: либо под нашим влиянием другой, отбросив всякую осторожность, «открывает» нам свою душу, либо, напротив, решительно встав на его пути, мы провоцируем его на то, чтобы он, остановившись перед нашим барьером, внезапно проявил свои чувства и мы смогли бы «сделать вывод» о том, насколько правдиво все то, что он говорил.

Первый маневр можно было бы назвать зондирующим, а второй – контрольным; первый направлен на то, чтобы вызвать нашего собеседника на откровенность и узнать, чего он в действительности желает; второй должен спровоцировать его реакцию на противодействие и выявить то, что он хотел бы скрыть. Сочетание этих двух маневров помогает «прозондировать» и «проверить» другого человека: либо следует идти в том направлении, в каком его можно повести за собой, либо – пойти в обратном направлении, чтобы, наблюдая за его реакцией, изучить степень его сопротивления. Поскольку молчание иногда красноречивее слов, недоговоренность также может разоблачить нашего собеседника.

Как в первом, так и во втором случае, «открывает» ли он или «закрывает» рот, говорит ли он свободно или ведет себя сдержанно, другой человек полностью раскрывает себя, и им можно управлять как простым механизмом (действуя подобно двум противоположным и дополняющим друг друга факторам: инь и ян, лежащим в основании всего сущего). Эта дихотомия справедлива также по отношению к природе слова и речи: с одной стороны, существуют положительные начала (ян), предназначенные для того, чтобы «открывать», а с другой – отрицательные начала (инь), которые служат для того, чтобы «закрывать»; к первым прибегают, чтобы поддержать другого в его начинаниях, ко вторым – чтобы заставить его отказаться от своих намерений. Таким образом, достаточно будет открыть и закрыть, чтобы «больше ничего не выходило» (например, какое-то скрытое чувство – из глубины души другого), или соответственно, чтобы «ничего больше не входило» (например, точка зрения, которую кто- нибудь захочет ему навязать), короче говоря, «чтобы больше ничего не оставалось» на любом уровне – как в отношении индивида, так и семьи, страны и всего мира.

Такое значение речи сродни тому, как понимали ее греки и римляне, различны лишь цели ее использования. Речь в данном случае нужна не для того, чтобы говорить самому, а для того, чтобы вызвать другого на разговор. Она направлена не на то, чтобы обнаружить свои чувства, а на то, чтобы другой обнаружил свои: для того, чтобы можно было приспособиться к нему и, следовательно, расположить его к себе, заставив его поверить нам. По мнению теоретика власти, как только другой станет понятным и ясным для нас, он уже не сможет сопротивляться нам. Термины этого трактата, понятия «открытия» и «закрытия» использовалось сначала для того, чтобы, подвергнув этим действиям другого, изучить «то, что есть» и «то, чего нет в нем», а затем, основываясь на том, что оказывается «полным» или «пустым», правдивым или ложным, иметь возможность «потворствовать его желаниям» и таким образом проникнуть в глубину его души (что представляет собой, как и в стратегии, его «диспозицию», в данном случае – его настроение, намерения и чувства).

Диспозиция и управление, западни и секреты: здесь исключается всякая субъективность, ибо она негативна (так как любой может ею воспользоваться); безусловно, существуют близкие отношения с другим человеком, но эти отношения нужны только на некоторое время, а затем от них приходится отказываться. Невозможно, например, представить себе, чтобы здесь можно было добиться близости с другим человеком, проявив лишь немного искренности; даже не предполагается, что другой просто так скажет то, что он думает. Именно по этой причине полагают, что речь – это прежде всего, ловушка, западня, устроенная для другого; эту ловушку то «открывают», то «закрывают», чтобы заставить его раскрыть свои планы. В такой ситуации возможны два способа действий (Гуйгу-цзы, гл.2, «Фань ин») Например, когда один человек говорит, другой молчит, и как только что-то не сходится в его высказываниях, он «возвращается к этим словам», чтобы выяснить правду. Поскольку речь служит для того, чтобы «отражать» реальность, а сообщаемые факты должны быть «связаны между собой», следует обратить внимание на то. что сравнивая сказанное, можно многое выяснить; это позволяет понять то, что «скрывается за словами». Таким образом, не выдавая себя (храня молчание), можно поймать другого в расставленные «сети». В самом деле, как бы мало ни было сказано, и даже если по интересующей нас проблеме вообще ничего не говорится, всегда можно, сопоставив какие-то факты и признаки, сделать соответствующие выводы. Но рассмотрим другую ситуацию, предполагающую использование иного подхода: когда другой человек ничего не говорит, а значит, невозможно ничего выяснить. Тогда необходимо изменить тактику и самому проявить инициативу, направленную на то, чтобы вызвать другого на какие-либо действия. В том случае, когда ему не дают полной информации, «почти ничего» конкретного не сообщают, рано или поздно он раскроет себя. Для этого будет достаточно сыграть на контрасте: следуя в одном направлении, важно принудить другого идти в противоположном направлении; молчать, чтобы вызвать его на разговор, принудив заполнять пустоту; отступить, чтобы он развернулся, и т.д. Выбрав такую тактику (двигаться в направлении, противоположном ранее намеченному), можно спровоцировать соответствующую реакцию и управлять другим по своему желанию. Я навязываю ему ту роль, которая наилучшим образом соответствует данному моменту: совершенно очевидно, что достаточно дать толчок какому-либо процессу, чтобы он впоследствии развернулся полностью. Другой отвечает, реагирует высказываниями и действиями, в зависимости от сложившейся ситуации и в соответствии с нашими ожиданиями.

Для того, чтобы прозондировать чувства другого и заставить его их раскрыть (гл.7, «Чуай»), существует и другая тактика: либо мы выбираем то время, когда другой человек больше всего доволен жизнью, ибо когда он находится на вершине удовольствия, то выдает свои самые тайные мысли и чувства; либо, напротив, выбираем самый тяжелый период в его жизни и действуем таким же образом: во время тяжелых испытаний он также раскрывает свою душу. Дойдя до высшей точки своего счастья или несчастья, под влиянием эмоций он частично или полностью теряет контроль над собой. Вообще говоря, все, что происходит «внутри» человека, всегда проявляется «внешне»; именно поэтому возможно провести наблюдения и «исходя из того, что мы видим и наблюдаем», сделать вывод о том, чего «мы не видим» (гл.7); а когда мы таким образом исследовали чувства и мысли собеседника, мы можем быть уверенными в том, что в его линии поведения для нас не будет ничего неожиданного (гл.8). Впрочем, если другому удается ускользнуть от нас, даже несмотря на такую провокацию, связанную с ярко выраженными эмоциями, то, возможно, следует его «оставить в покое» и больше с ним не говорить; а затем вновь начать действовать, но уже используя другие, вероятно, не столь прямые методы, осведомившись перед этим о его «окружении», происхождении и характере.

Войдя в доверие к другому, обработав его, как драгоценный камень, «нефрит» (мо, ср. гл.8, «Мо»), мы в конце концов заставим его раскрыть то, что находится в глубине его души: в результате ничего не останется от той маски, за которой он мог бы скрыться. Одновременно следует скрывать свои собственные мысли и намерения, не раскрывать своей стратегии, не показывать, как говорится, своей «двери», играть в его глазах роль призрака и духа (гл.2, «Фань ин»). Хотя речь произносится вслух, выставляется напоказ (ян), зреет же она в тени (инь): «открывая» или «закрывая», манипулируя другими, следует действовать тайно, не афишируя своих планов (гл.1, «Бай хэ»); а когда добиваешься доверительных отношений с другим, чтобы все узнать о нем, естественно, не следует раскрывать перед ним свои карты, стараясь одновременно «делать все необходимое» и «прятать концы» (гл.8, «Мо»).В результате речь должна усилить этот разрыв: другой виден насквозь, а я остаюсь непроницаемым для взора. Как полагают учителя риторики, речь – очень эффективна, но только у того, кто умеет правильно ею пользоваться. Наивно полагать, что это умение заключается в том, чтобы полностью отказаться от общения или использовать обычную ложь, ведь, как уже было показано, симптоматическая природа речи делает это невозможным. Скорее, речь должна быть как можно более искусной, хитрой, изворотливой, полностью реализовать свои функции: я говорю не для того, чтобы что-то сообщить другому, а для того, чтобы заставить его говорить; и слушаю не для того, чтобы следить за мыслью другого, а для того, чтобы внушить ему свое понимание ситуации.

3. Этот пункт становится решающим в стратегии речи: чтобы управлять другим, я должен сообразовывать свои действия с речью другого; можно сказать, что только приспосабливаясь к его логике мышления, и следовательно, подчиняясь ей, мы можем быть уверенными, что сможем им управлять. Важно быть уверенными в себе и суметь осуществить эту стратегию. Или, точнее говоря, если довести парадокс до его логического завершения: мы действуем таким образом, чтобы управлять им (то есть для того, чтобы иметь такую возможность). Является ли это парадоксом или совершенно очевидным фактом? Скорее, это игра в слова, до предела обнажающая мысль и выражающая ее в виде парадокса; и тем не менее, перед нами реальность такого сорта, которую можно увидеть и осознать только после того, как она сформулирована в виде парадокса. В Древнем Китае мысль беспрерывно скользит по поверхности истины, ничего не разворачивая и не уточняя; истина всегда подразумевается, или точнее, о ней можно только догадываться, никогда не возводя ее в принцип и долго не останавливаясь на ней. Она так глубоко скрыта, что существует риск пройти мимо, не осознав всей важности идей, содержащихся в трактате. Об искусстве манипулирования говорится следующее: «Когда я разными высказываниями провоцирую другого на бурную реакцию, я могу настроиться на его мысли и движения его души станут мне понятны; таким образом, следуя [за движениями его души], я имею возможность вести его за собой» (Гуйгу-цзы, комм, к гл.2, «фань ин»). «Вести» его за собой – в полном значении этого слова (му): так пастух ведет свое стадо.

Таким образом, мы отдаляемся от европейского мифа об изначально божественной и героической природе власти. Быть первым, действовать, побуждать – это всегда означает одиночество и ответственность, риск и затрату больших усилий. Однако это – также и ликование, счастье, очарование; но здесь никто не думает об эффективности, а потому все следуют совсем другой логике: логике амбиций и саморазрушения. Ибо получается так, что если здесь и можно стремиться к эффективности, то – как об этом постоянно говорят китайские мудрецы и стратеги, – гораздо полезнее учитывать реальное положение вещей и в соответствии с ним вести себя и действовать. То есть, следуя за реальностью и приспосабливаясь к ней, можно добиться власти и могущества и всего того, что они могут дать.

Очевидно, следует разъяснить те положения, неправильная трактовка которых могла бы привести к непониманию всей концепции: желание постепенно захватить всю инициативу, как в речи, так и на войне, вовсе не означает необходимости изменять данную ситуацию. Напротив, тот, кто пытается это сделать, идет на определенный риск; пролагая «путь», он истощает свои силы, тогда как тот, кто идет по размеченным вехам, не подвергаясь опасности, продвигается вперед свободно и непринужденно, заранее зная, чем руководствоваться. Этот второй человек обладает настоящей властью, тогда как первый не имеет ее. Его поведение становится решительным и последовательным, он добивается беспрекословного подчинения; стараясь приспособиться к другому, он получает возможность незаметно управлять им. Иначе говоря, продолжая плыть по течению, можно добиться гораздо лучших результатов, чем пытаясь самостоятельно проложить путь вперед. Обычно инициатива в меньшей степени проявляется в начале пути, чем в конце; способность к активным действиям можно постепенно развить, она является результатом накопленного опыта. Между тем, инициатива может переходить от одного к другому, а потенциал в таком случае меняет свой знак. Инверсия не будет диалектической, как в случае с Господином и Рабом, даже если здесь и есть некоторое сходство, поскольку здесь происходит постоянное, хотя, возможно, и малозаметное преобразование; никто не осознает этого, даже тот, кого эти изменения касаются в первую очередь, поскольку, действуя сообразно характеру и устремлениям другого, мы незаметно подталкиваем его в нужном нам направлении.

Трактат иллюстрирует вышесказанное на примере действий подданного по отношению к своему правителю ( гл.З, «Нэй цянь»). Как уже говорилось, для того, чтобы понять логику поступков правителя и войти к нему в доверие, важно определить его характер и склонности (неважно каким способом: упирая на «нравственность», «политические виды», стремление к «богатству», «похоть» и т.д.) При использовании речей, соответствующих этим склонностям, нам удается «войти к нему в доверие», как если бы мы правильно подобрали ключ к замку, а тогда уже можно осуществить и наши собственные амбиции. Достаточно до конца понять духовные помыслы правителя, чтобы затем иметь возможность предсказать, «какие шаги он может предпринять»

Как говорится в трактате, «раскрыв замыслы другого», можно им управлять по нашему желанию, не встречая никакого сопротивления: «если вы хотите, чтобы он пришел к вам, он придет к вам», «если вы хотите, чтобы он думал о вас, он будет думать о вас», и т.д. Подданный с такой точностью сумел понять все желания правителя, что тот больше не может обходиться без него; как видно, в этом случае не только отношения между подданным и правителем претерпели изменения, но, что еще удивительнее, это «осталось совершенно незаметным». Кроме того, эффективность такой политики тем выше, чем последовательнее и искуснее маневры подданного, выбравшего не прямолинейную тактику, связанную с использованием силы, а действующего с опорой на доверительные отношения с правителем.

Как явствует из названия другой главы (гл.5, «Фэй цянь»), мы своей лестью и похвалой доводим партнера до того, что он «возносится», но затем хватаем его «в клещи». Судя по комментарию, чтобы приобрести власть над другим, следует «начать его хвалить до такой степени, чтобы он'Эабыл обо всем и воспарил вверх: он, несомненно, выдаст свои чувства полностью и ничего не скроет, и тогда, в зависимости от того, что ему дорого, можно привязать этого человека так, что он не сможет больше ни повернуться, ни сдвинуться с места». Наши слова так высоко возносят другого, что затем мы сможем легко взять над ним власть: как для того, чтобы «наладить» с ним отношения, так и для того, чтобы «управлять» им по нашему желанию. Трактат предписывает «пойти пустым, а вернуться полным». Лестью и похвалами заставить другого вознестись – это означает пойти «пустым»; а когда другой раскроет нам свое сердце и расскажет о своих чувствах, вследствие чего станет зависимым от нас – это то, что называют «вернуться полным». Однако то, как мы будем «восхвалять» и «ловить» другого, полностью зависит от его характера. На деле существует много различных способов «притереться» и приспособиться к другому, изучить его характер и склонности, подчинить его себе; при этом подход должен соответственно меняться в каждом отдельном случае. Либо можно действовать спокойно и «миролюбиво», либо «неукоснительно» руководствуясь принципами, либо выбирая только то, что доставляет «удовольствие» другому, либо то, что вызывает его «гнев», либо играя на его стремлении к «славе» и т.д. (гл.8, «Мо»; ср. гл.10, «Моу»). В сущности, всем тем, чем оперирует мудрец (в данном случае имеется в виду стратегия слова), «в равной степени владеют и другие»; однако лишь он способен использовать все это в своем стремлении подчинить другого и именно этим объясняется успех его речей, которые «внимательно выслушивают».В трактате также подробно анализируются преимущества адаптации. Эффективность таких действий связана с реализацией принципа, о котором мы говорим постоянно: речь идет о формировании естественной склонности. В данном случае имеется в виду симпатия одного человека к другому вследствие родства душ (подобно сухим дровам, вспыхивающим первыми, как только они брошены в огонь, или влажной почве, быстрее сухой земли впитывающей воду). Подобное притягивает подобное sponte sua, следовательно, адаптироваться к другому означает создать в себе нечто подобное ему и тем самым привлечь его к себе.

4. «Трудность владения речью», говорит «легист», теоретик авторитаризма, заключается в необходимости «исследовать сознание того, к кому мы обращаемся, с тем, чтобы наша речь была адекватна» (Хань Фэй-цзы, гл.12, «Шуи нань»). Очевидно, самое сложное заключается не в том, чтобы убедить другого при помощи достаточно веских доводов, а в том, чтобы речь была уместна, адекватна ситуации: если кто-то любит славу, а собеседник говорит с ним о материальных благах, то он будет смотреть на собеседника с презрением, сочтет его подлым и низким человеком и прогонит его; если же, напротив, он думает о материальной выгоде, а мы говорим с ним о славе, он будет считать наши слова неинтересными для него, «потому что они слишком далеки от реальности», и в обоих случаях мы ничего не добьемся.

Однако все обстоит намного сложнее, чем может показаться сначала. Возможно, что в глубине души он думает только о своих интересах, но хочет казаться жаждущим славы; если мы будем говорить с ним о славе, он сделает вид, что слушает нас, а на самом деле будет отдаляться от нас; но если мы заговорим с ним о чем-то материальном, то он будет, без сомнения, нас слушать с большим интересом, однако постарается не показывать этого и в конце концов, отошлет нас, чтобы не потерять уважения окружающих.

Представляется вполне возможным объяснить, что помешало риторике развиться в Китае – в отличие от Греции. В древних городах-государствах Греции оратор обращается к представительной группе людей: например, это может быть суд, Совет, народное собрание; если ему и приходится учитывать состояние духа публики, все же он не может проникнуть в логику мышления каждого члена коллектива, перед которым выступает. Кроме того, его речь обычно разворачивается на фоне дискуссии. Одна речь против другой речи, логос против логоса; она опровергает что-либо или предназначена для того, чтобы ее оспорили. Следовательно, автор вынужден подкреплять свою речь такими доводами, которые будут считаться самыми вескими, даже если они на самом деле таковыми не являются, обращаться к строгой логической аргументации, которую можно считать общим знаменателем человеческой мысли.

Следует отметить, что в Китае, как и при любом монархическом режиме (впрочем, в Китае никогда и не было другого – и сегодня то же: Партия), речь, обращенная к правителю, не теряет своего приватного, частного характера; она разворачивается в нужном для собеседника направлении и говорящий старается не доказать что-либо, а войти в доверие – не вступая в какие-либо дискуссии, придерживаясь уклончивых фраз.

В таком случае к логическому рассуждению прибегают для того, чтобы сбить собеседника с толку: если правитель действительно чего-то страстно жаждет, то следует, как советует теоретик деспотизма, убедить его в том, что его желания полностью соответствуют «общественному долгу»; и если его неудержимо влечет к чему-то низкому, недостойному, необходимо «превозносить положительные стороны» и «преуменьшать неблаговидные аспекты» таких желаний. В этом случае достижение благорасположения правителя является только предварительной ступенью: «Если вы добьетесь любви правителя, то ваши просвещенные речи будут вполне уместны, и кроме того, вы будете пользоваться его благосклонностью; но если вас ненавидят, ваше мнение будет неуместным,вас будут считать преступником и отдалят от правителя». При этом от «уст» (это интересно отметить, ведь уста богини Пейто – священный символ риторики) центр внимания переносится к «уху»; возможность завладеть ухом правителя становится гарантией успеха.

Но поскольку целью теоретика авторитаризма является неограниченная власть правителя, то он старается содействовать успешному осуществлению политики деспота, а не подданных. Даже более того: он решительно настроен против любых интересов и действий своих подданных, так как их позиция и позиция сюзерена, по его мнению, прямо противоположны; в результате можно ожидать, что поиски благосклонности правителя могут быть восприняты негативно.

После всех рекомендаций, приведенных в трактате, дается следующее предостережение (Хань Фэй-цзы, гл.14, «Цзянь цзи ши чэнь»): главной задачей правителя, дорожащего своим авторитетом, является необходимость остерегаться всех тех, кто при помощи любезных речей захочет приблизиться к нему. Поэтому любые тайные и коварные поползновения войти в доверие к правителю должны немедленно разоблачаться; только настороженное отношение ко всем и всему может оградить правителя от козней, которые строятся вокруг него. Впрочем, такое недоверие должно проявляться не столько по отношению к другим людям, сколько по отношению к самому себе, своему взгляду на других. Ибо очевидно, что «из-за ранее установившихся доверительных отношений с другим», он будет вынужден «доверять тому, что тот говорит»; высказывая свое мнение, исходя из своих интересов, другой пытается завоевать расположение правителя для того, чтобы впоследствии злоупотребить ими и присвоить себе его власть. Правитель должен подозрительно относиться ко всяким проявлениям лести и подобострастия – только таким образом он сможет сохранить всю полноту власти.

Связь между риторикой и демократией, сущностная для нашей европейской культуры, особенно хорошо видится извне – в частности, из Китая. Две противоположные процедуры – убеждение людей и манипуляция ими – выходят за пределы исторических эпох, обусловивших их появление (на уровне государственном или частном). Одни традиции избирают путь прямого столкновения и состязания мнений, другие отдают предпочтение обходному маневру.

Вне контекста эти процедуры составляют две противоположные линии поведения людей. В одном случае на «другого» оказывается «словесное» давление при помощи пылких доводов и доказательств: такое увещевание происходит публично, «на глазах у всех» и основывается на силе воздействия речи, на ораторском искусстве, неотделимом от деятельности разума. Красноречие здесь фактически соединяет в себе и театральность, и логику – эти две составляющие дошедшего до нас древнегреческого наследия.

В другом случае производится манипуляция, скрытое воздействие на ситуацию, позволяющее обходными путями добраться до противника, и, действуя незаметно, на основе лишь эффекта, получаемого от использования сложившихся обстоятельств, «взять его в кольцо» и обезоружить.

Давным-давно князю У из княжества Чжэн вздумалось напасть на княжество Ху. Для этого, как говорится в трактате об управлении государством, князь У объявил, что выдаст свою дочь замуж за князя Ху и стал готовиться к свадьбе. Тем самым ему удалось расположить к себе князя Ху и «направить его мысли к наслаждению».