Харальд Лойпольд-Лёвенталь

Не представляю, что на каком-либо конгрессе физиков-теоретиков вдруг стали бы рассуждать на тему «Наша идентификация с Эйнштейном». Почему-то в рамках других наук идентификация с научными предками не оказывается само собой разумеющимся событием, как хотели бы мы верить.

Это связано с одной стороны со своеобразием нашей практической и исследовательской работы, а с другой стороны –  с формой нашего образования, в котором своеобразно переплетаются личностное развитие и всё больше увеличивающаяся профессиональная компетентность.

В нашем личностном развитии на пути к формированию в себе профессионала-психоаналитика речь идёт не только о полной или частичной («избирательной») идентификации с Фройдом, но, прежде всего о нашей сознательной и бессознательной идентификации с Фройдом.

В ходе нашего обучающего анализа, а также нашего психоаналитического образования, да можно сказать в течение всей жизни при осуществлении нами психоаналитической деятельности, мы по-разному относимся к различающимся имаго Фройда, которые мы интроецировали разными способами, допуская в себя эту идентификацию.

Вслед за первоначальной, наивной, сильно заидеализированной идентификацией следует – да и как бы это могло быть иначе до проработки нами нашей эдипальности (осаждаемости эдиповскими проблемами) – явно амбивалентная установка к Фройду, которая у некоторых аналитиков может доходить даже в ходе защитного процесса до «идентификации с агрессором».

Деструктивные и агрессивные побуждения будут тогда путём формирования противоположных реакций (реактивные образования) приводить к карикатурному искажению фантазируемых установок по отношению к персоне Фройда. Один из наиболее частых примеров – чрезмерная ритуализация технических правил и методов психоанализа, а также экзегеза теоретических концепций и систем. Одним из следствий такого развития будет психоаналитическая ортодоксальность.

Сам Фройд всегда отвергал подобного рода идентификацию и часто даже жаловался на узкое и узколобое изложение своих позиций, относящихся, прежде всего к технической области применения психоанализа, последний раз Фройд жаловался на это в «Завершённом и незавершённом анализе» (1937).

Одним из известных симптомов такого развития является компульсивное (навязчивое) использование в «научных» психоаналитических публикациях то подходящих, то неподходящих, а то так и вовсе манипулирующих, цитат из творений Фройда. Подобное применительно к философам хорошо описал Аугуст Вильхельм Шлегель:

«И насколько же оказывается удобным то, что мифологическое знание может обозначать всё, что только существует на свете, и что человек может это использовать! Говоря безустанно с включением ссылок на миф, кто-то даже может поверить, что добродушный читатель теперь то уж точно окажется в его плену».

С другой стороны, мы можем обнаружить амбивалентность и в процессе отщепления от классического психоанализа путём формирования новых, «современных» психоаналитических теорий, которые хотя и опираются на Фройда, фактически же во многом разрушают его основные позиции.

Может даже сложиться впечатление, что тотемного отца Фройда только что и остаётся как проглотить или выплюнуть на свалку.

И в любом отношении Фройд постоянно, то ли сознательно, то ли бессознательно, будет доставлять нам неприятности.

Но когда психоаналитик осознаёт то, что Фройд доставляет ему неприятности (здесь я подразумеваю это в положительном смысле слова!), то тогда в ход запускается процесс, который очень важен и может довольно верно привести к более зрелым отношениям. Только тогда и может появиться то, что Rangell описал под «избирательной идентификацией». Но я хотел бы обратить внимание читателя на то, что идентификация лишь с одним паттерном (манерой поведения) или функцией никогда не может быть полностью отделена от нафантазированного или реального объекта, по меньшей мере, от каких-либо его частей. И тем более в психоанализе, форму которого наделил вездесущностью Зигмунд Фройд.

Если в процессе достижения (профессиональной) идентификации психоаналитиков с Фройдом должна быть какая-либо цель, то, по меньшей мере, часть её должна будет состоять в критическом столкновении с тотемной фигурой, наделённой чрезмерной властью, той властью, которую столь охотно заимствуют наши психоаналитические институты.

Как-то Фройд назвал теорию влечений «нашей мифологией». Но в психоанализе, начавшем функционировать как «движение», существует и особая навязанная нам мифология (сам Фройд, конечно же, не был ею заражён), в которой в качестве героя фигурирует Зигмунд Фройд, который в абсолютной изоляции (как-то и сам Фройд выразился о splendid isolation) отважно отыскивает истину.

Аутсайдеру из-за идентификации с судьбой Фройда решительно противостоит намеренный аутсайдер.  Но мы сознательно налагаем на себя позицию аутсайдера в процессе идентификации с Фройдом как нашу неизбежную судьбу. И эта «избирательная» идентификация с основной установкой Фройда тоже отличает нас от других учёных.

Когда Collin Wilson в работе The Outsider говорит, что аутсайдер именно из-за своей особой позиции видит больше и глубже, это конечно верно, только не стоит упускать из виду коллективный защитный характер такого поведения. Нам вовсе не обязательно идентифицироваться с мифом об одиноком герое.

Именно это и является причиной того, что изображаемому агиографически во многих биографиях образу героя Фройда теперь начинает противостоять новый, современный негативный образ. Таким образом, миф породил свой антимиф, к Зигфриду присоседился Хаген (образы немецкой мифологии). (И не только в отщеплённой фигуре великого диссидента).

Если мы и имеем шанс в получающемся и свершимся профессиональном росте на становление в себе психоаналитика, достигая более зрелых форм идентификации с Фройдом, то это может происходить только путём нарастающей автономии в процессе непрерывного столкновения с имаго Фройда. Это тот процесс, который в нашем университетском и последипломном образовании находит явно недостаточное внимание. И, тем не менее, психоаналитик никогда не сможет полностью игнорировать этой диалектический процесс столкновения с Фройдом.

Позвольте мне это состояние описать словами из пятого акта «Фауста-II», в котором за всё говорит метафора, а не конкретная и фальшивая уверенность:

Фауст: «Свободно мне ещё сражаться не удавалось,

Как хорошо бы было удалить подружку-магию с моей тропы

Полностью забыть все волшебные заклинания,

И стоять перед природой в полном одиночестве,

Тогда бы действительно стоило быть человеком».

Только тогда, когда нам удастся освободиться от инфантильной идентификации с фройдовской омнипотентностью (всемогуществом), когда мы перестанем ритуализировать психоианалитические теорию и технические правила, словно бы это были магия и волшебные заклинания, только тогда и возможна зрелая установка, свобода в нашей профессии, которые в любой момент были присущи Фройду. Выражаясь метафорически: психоанализ – игра, а не ритуал. Позднее в цитировавшейся уже сцене мы встречаем:

Фауст:                 И вот мы стоим запуганные и одни.

Скрипят ворота, и никто не входит.

Есть кто-то тут?

Озабоченность: Вопрос требует ответа «Да»!

Фауст: Но кто же ты?

Озабоченность: Я тут была.

Фауст:                 Изгинь сейчас.

Озабоченность: Да я на нужном месте».

На этом мы завершаем наши рассуждения, никогда не забывая, что Фройд в качестве нашей «озабоченности» когда-то тоже был здесь, что мы никогда не можем удалиться от него, так как он безо всякого сомнения присутствует в нашей работе, в нашей научно-исследовательской и клинической практике «на нужном месте».

(Доклад на Международном психоаналитическом конгрессе в Хамбурге, BRD, 1985 г.)

Copyright © 1986 Verlag ORAC (Wien) u.  Harald Leupold-Löwenthal,

Copyright © 2002 Николаев Виктор И.и Людмила Ф. Бугаёва (перевод). All rights reserved.