ОНЛАЙН ВИДЕО КАНАЛ С АСТРАЛЬНЫМ ПАЛОМНИКОМ
 
Задать вопрос можно в мини-чате, а так же в аське и скайпе
Есть вопрос? - найди ответ!  Посмотрите видео-FAQ - там более 700 ответов. ПЕРЕЙТИ
Ответы на вопросы в видео ежедневно c 18.00 (кроме Пт, Сб, Вс)
Посмотреть архив онлайн конференций 
 
  регистрация не обязательна, приглашайте друзей - люблю интересные вопросы
(плеер и звук можно выключить на экране трансляции, если они мешают)

 

 

       

 

Буду признателен, если поделитесь информацией в социальных сетях

Я доступен по любым средствам связи , включая видео
 
аська - 612194455
скайп - juragrek
mail - juragrek@narod.ru
Мобильные телефоны
+79022434302 (Смартс)
+79644902433 (Билайн)
(МТС)
+79158475148
+79806853504
+79106912606
+79106918997

 
скачать бесплатно книгу флоринда доннер жизнь-в-сновидении посвящение в мир магов
ОСНОВНЫЕ РУБРИКИ САЙТА
МЕНЮ  САЙТА

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

ВХОД

В ПОРТАЛ

 

Библиотека 12000 книг

Аномальное   

Здоровье

Рейки  

Астрал  

Йога

Религия  

Астрология

Магия

Русь  

Аюрведа  

Масоны

Секс

Бизнес 

НЛП

Сознание

Боевое  

Он и она

Таро  

Вегетарианство  

Ошо

Успех

Восток  

Парапсихология

Философия

Гипноз  

Психология  

Эзотерика  

ДЭИР

Развитие

900 рецептов бизнеса

 

 

Видеоматериалы автора сайта

Практика астрального выхода. Вводная лекция

Боги, эгрегоры и жизнь после

 жизни. Фрагменты видеокурса

О страхах и опасениях, связанных с выходом в астрал
 

Видеокурс астральной практики. Практический пошаговый курс обучения

 

Интервью Астрального паломника
 

Запись телепередачи. Будущее. Перемещение во времени

Призраки в Иваново. Телепередача

 

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги

Музыка

онлайн- видео

Партнерская программа

Фильмы

Программы

Ресурсы сайта

Контактные данные

 

Код доступа 2461537

 

ФЛОРИНДА ДОННЕР  ЖИЗНЬ-В-СНОВИДЕНИИ   ПОСВЯЩЕНИЕ В МИР МАГОВ

 В новой книге Флоринды Доннер  женщины-сталкера из партии магов нагваля Карлоса Кастанеды  мы встречаемся с хорошо знакомыми нам по книгам самого Кастанеды героями  доном Хуаном, доном Хенаро, женщинами-сновидящими и сталкерами из партии дона Хуана и наконец с самим Карлосом Кастанедой, показанным автором в достаточно новом и неожиданном ракурсе обожаемого учителя, безупречного воина, веселого, заботливого и любимого друга.

             Превращение обычной девушки из среднего класса в мага, обучение сновидению, удивительные встречи и события, описанные в "Жизни-в-сновидении", не оставят равнодушным ни одного из тех,  кто  с нетерпением ждал выхода каждой новой книги Кастанеды, ибо ученица не уступает в мастерстве своему учителю.

 

 

скачать

 

 

Выдержки из произведения

 




FLORINDA DONNER
Author of The Witch's Dream and Shabono
BEING-IN-DREAMING
An Initiation into the Sorcerers' World
A HARPER ODYSSEY BOOK
Harper San Francisco


ФЛОРИНДА ДОННЕР


ЖИЗНЬ-В-СНОВИДЕНИИ


ПОСВЯЩЕНИЕ В МИР МАГОВ





В новой книге Флоринды Доннер -- женщины-сталкера из
партии магов нагваля Карлоса Кастанеды -- мы встречаемся с
хорошо знакомыми нам по книгам самого Кастанеды героями --
доном Хуаном, доном Хенаро, женщинами-сновидящими и сталкерами
из партии дона Хуана и наконец -- с самим Карлосом Кастанедой,
показанным автором в достаточно новом и неожиданном ракурсе
обожаемого учителя, безупречного воина, веселого, заботливого и
любимого друга.
Превращение обычной девушки из среднего класса в мага,
обучение сновидению, удивительные встречи и события, описанные
в "Жизни-в-сновидении", не оставят равнодушным ни одного из
тех, кто с нетерпением ждал выхода каждой новой книги
Кастанеды, ибо ученица не уступает в мастерстве своему учителю.
"Это столь же захватывающее и таинственное повествование,
как и его тема: традиционное обучение женщины-мага в мире дона
Хуана".
Карлос Кастанеда
"Захватывающий рассказ женщины о постижении себя и магии в
Мексике наших дней".
Оливер Стоун
"История Доннер завораживает. Это магический театр
небесных актеров, танцующий фейерверк безумных ангелов,
молящихся о судьбах мира. Она предлагает нам образец
прекрасного вкуса: смесь магии и женской мудрости."
Гэбриэл Росс
"Доннер бросает вызов самым убедительным социальным мифам
о реальности: назначении женщины и природе сновидения."
Джудит Пинтар
Флоринда Доннер - верная соратница и товарищ Карлоса
Кастанеды в его путешествиях в сновидении - представляет
удивительный автобиографический отчет о своих захватывающих -
иногда даже помимо ее воли - приключениях в мире
"жизни-в-сновидении". Иногда завораживающая, иногда
таинственная, а иногда веселая и полная юмора книга
"Жизнь-в-сновидении" представляет собой незабываемое духовное
приключение.
"Повествование столь же захватывающее и таинственное, как
и предмет, о котором в нем идет речь: традиционная система
подготовки женщин-магов в мире дона Хуана Матуса".
Карлос Кастанеда



Введение

Мой первый контакт с миром магов отнюдь не был чем-то
запланированным заранее. Это было скорее случайное событие. В
июле 1970 года в северной Мексике я встретила группу людей, и
оказалось, что они являются строгими последователями магической
традиции, возникшей еще во времена индейцев доколумбовой
Мексики.
Эта первая встреча оказалась для меня воистину
судьбоносной. Она ввела меня в другой мир -- мир, который
существует одновременно с нашим. Я провела двадцать лет своей
жизни, взаимодействуя с этим миром. Здесь описано, как началось
мое вовлечение в этот мир и как оно стимулировалось и
направлялось магами, принявшими на себя ответственность за мое
пребывание в нем.
Среди них самой яркой фигурой была женщина по имени
Флоринда Матус. Она была моим учителем и
1000
советчиком. Она же
оказалась человеком, который дал мне свое имя -- Флоринда, как
дар любви и силы.
Называть их магами -- это не моя прихоть. "Brujo" или
"bruja", что значит колдун или ведьма, -- это испанские слова,
которыми обозначаются мужчина или женщина, занимающиеся
практикой знахарства. Я всегда возмущалась особым
дополнительным оттенком этих слов. Но маги сами успокоили меня,
раз и навсегда объяснив, что "магия" означает нечто совершенно
абстрактное: способность, которую развили некоторые люди для
расширения пределов обычного восприятия. В таком случае
абстрактная характеристика магии автоматически исключает
какие-либо позитивные или негативные оттенки названий,
используемых для обозначения людей, занимающихся практикой
магии.
Расширение пределов обычного восприятия -- это концепция,
возникшая из веры магов в то, что наши возможности выбора
ограничены в жизни вследствие того, что они определяются
социальной средой. Маги уверены, что социум устанавливает для
нас перечень возможностей выбора, а мы сами довершаем
сделанное: путем принятия только этих вариантов выбора мы
устанавливаем предел нашим практически беспредельным
возможностям.
К счастью, говорят они, это ограничение относится лишь к
нашей социальной стороне и не касается другой, практически
недоступной стороны, которая не находится в сфере обычного
сознания. Поэтому главные усилия магов направлены на раскрытие
этой стороны. Они осуществляют это путем разрушения непрочного,
но все же весьма устойчивого щита человеческих представлений о
том, что из себя представляют люди и чем они могут быть.
Маги считают, что в нашем мире обычных дел есть люди,
которые проникают в неизвестное в поисках других видов
реальности. Они утверждают, что идеальными последствиями таких
проникновений должна стать способность извлекать из такого
поиска энергию, необходимую для превращения и для отделения нас
самих от заранее определенной реальности. Но, к сожалению, --
утверждают они, -- такие попытки являются ментальными усилиями.
Очень тяжело измениться только под влиянием новых мыслей или
новых идей.
Одной из вещей, усвоенных мною в мире магов, было то, что
без ухода из мира и без причинения самим себе боли в этом
процессе маги действительно решают изумительную задачу по
разрушению соглашения, которым определяется реальность.


Глава 1

После посещения обряда крещения ребенка моих друзей в
Ногалесе, штат Аризона, мне захотелось пересечь границу
Мексики. Когда я покидала дом моей подруги, одна ее гостья,
женщина по имени Делия Флорес, попросила меня довезти ее до
Эрмосильо.
Это была смуглая, среднего роста и крепкого сложения
женщина средних лет. Она была величественно-крупной, с прямыми
черными волосами, заплетенными в толстую косу. Ее темные
сверкающие глаза освещали умное, все еще слегка по-девичьи
округлое лицо.
Уверенная в том, что она -- мексиканка, живущая в Аризоне,
я спросила ее, не нужна ли ей туристская карточка для въезда в
Мексику.
-- Зачем мне туристская карточка для въезда в собственную
страну? -- резко ответила она, расширив глаза в преувеличенном
удивлении.
-- Судя по вашим манерам и акценту я решила, что вы из
Аризоны, -- сказала я.
-- Мои родители были индейцами из Оахаки, -- объяснила
она. -- Но я -- ладина.
-- Что такое ладина?
-- Ладинос -- это хитрые индейцы, которые выросли в
городе, -- разъяснила она.
В ее голосе послышалось удивившее меня странное волнение,
но она тут же добавила:
-- Они приняли путь белого человека и настолько преуспели
в этом, что могут превратить свой путь во что угодно.
-- Тут нечем гордиться, -- сказала я осуждающе. --
Несомненно, это не слишком лестно для вас, миссис Флорес.
Сокрушенное выражение на ее лице сменилось широкой
улыбкой.
-- Возможно, ты права, но это -- для настоящего инде
1000
йца
или настоящего белого человека, -- сказала она нахально. --
Сама я совершенно удовлетворена этим. -- Она наклонилась ко мне
и добавила: -- Зови меня Делия. Я чувствую, что мы станем
большими друзьями.
Не зная что сказать, я сосредоточилась на дороге. Мы ехали
в молчании до пункта проверки. Пограничник попросил меня
предъявить туристскую карточку, но ничего не сказал Делии.
Казалось, он не замечает ее -- они не обменялись ни единым
словом, ни единым взглядом. Когда я попыталась обратиться к
Делии, она повелительно остановила меня предупреждающим жестом
руки. После этого пограничник вопросительно посмотрел на меня.
Так как я ничего не сказала, он пожал плечами и пропустил меня.
-- Как так получилось, что пограничник не потребовал твоих
документов? -- спросила я, когда мы отъехали на небольшое
расстояние.
-- Он знает меня, -- солгала она. И, зная, что я поняла,
что она лжет, она разразилась бесстыдным хохотом. -- Я думаю,
что напугала его, и он не отважился обратиться ко мне, --
солгала она опять. И снова засмеялась.
Я решила сменить тему разговора, лишь бы только
предотвратить нагромождение ее лжи. Я начала говорить о
злободневных делах, связанных с текущими событиями, но большей
частью мы ехали в молчании. Это было довольно удобное и не
очень натянутое молчание; оно походило на пустыню, окружающую
нас, -- такое же просторное, застывшее и странно успокаивающее.
-- Где мне высадить вас? -- спросила я, когда мы въехали в
Эрмосильо.
-- В деловом центре, -- ответила она. -- Я всегда
останавливаюсь в одной и той же гостинице, когда приезжаю в
город. Я хорошо знаю владельцев и уверена, что смогу
договориться, чтобы ты поселилась в гостинице за ту же плату,
что и я. С благодарностью я приняла ее предложение.
Гостиница была старой и запущенной. Окна комнаты, которую
мне дали, выходили на пыльный внутренний дворик. Двуспальная
кровать с пологом на четырех столбиках и массивный старомодный
туалетный столик сокращали пространство комнаты до размеров,
вызывающих мысли о клаустрофобии. В номере была маленькая
ванная, но ночной горшок все-таки стоял под кроватью. Он
составлял пару с фарфоровым прибором для умывания,
установленным на туалетном столике.
Первая ночь была ужасной. Я спала урывками и в своих снах
ощущала шорохи и тени, пересекающие стены. Призраки предметов и
ужасных животных появлялись из-за мебели. Бледные и призрачные
люди то и дело материализовывались из углов.
На следующий день я объехала город и его окрестности, а
ночью, хотя и была утомлена, пыталась бодрствовать. Когда в
конце концов я заснула, в ужасном кошмаре я увидела темное
амебообразное создание, крадущееся ко мне от изножья кровати.
Радужные щупальца высовывались из его кавернозных пор. Когда
существо наклонилось надо мной, я слышала, как оно тихо
вздыхало, издавая короткие скрипящие звуки, которые
превращались в хрипы.
Мои вопли заглушались его радужными нитями,
затягивающимися вокруг моей шеи. Создание, как я откуда-то
знала, было женщиной. Когда тварь навалилась на меня сверху и
стала душить, все вокруг почернело.
Этот неопределимый во времени момент между сном и
бодрствованием был в конце концов прерван настойчивым стуком в
мою дверь и озабоченными голосами постояльцев гостиницы,
раздававшимися из холла. Я включила свет и пробормотала через
дверь какие-то извинения и объяснения.
Моя кожа все еще ощущала кошмар как липкий пот, и я пошла
в ванную. Когда я взглянула в зеркало, то едва сдержала крик.
Красные линии, пересекающие мое горло, и равномерно
распределенные красные точки, сбегающие вниз по груди,
выглядели как незаконченная татуировка. В безумном состоянии я
упаковала свои сумки. Было три часа ночи, когда я вышла в
пустынный вестибюль, чтобы заплатить по счету.
-- Куда это ты собралась в такое время? -- спросила меня
Делия Флорес, появляяс
1000
ь из двери позади конторки. -- Я слышала
о твоем кошмаре. Ты взбудоражила всю гостиницу.
Я так обрадовалась, увидев ее, что обняла ее и зарыдала.
-- Ну, ну, не плачь, -- бормотала она успокаивающе,
поглаживая мои волосы. -- Если хочешь, можешь спать в моей
комнате. А я буду охранять тебя.
-- Ничто в этом мире не заставит меня остаться в этой
гостинице, -- сказала я. -- Я возвращаюсь в Лос-Анжелес сию же
секунду.
-- У тебя часто бывают кошмары? -- спросила она небрежно,
подводя меня к потрескавшейся старой кушетке в углу.
-- Время от времени. Всю жизнь я страдаю от ночных
кошмаров, -- ответила я.--Ив каком-то смысле даже привыкла к
ним. Но в эту ночь все было не так. Это был самый реальный,
самый жуткий кошмар, который мне пришлось перенести.
Она бросила на меня оценивающий долгий взгляд и затем
сказала, лениво растягивая слова: -- Ты не хотела бы избавиться
от своих кошмаров? -- Когда она произносила это, то бросила
полуукрадкой быстрый взгляд через свое плечо в направлении
двери, как если бы кто-то мог оттуда нас подслушивать. -- Я
знаю кое-кого, кто действительно может помочь тебе.
-- Конечно, я бы не отказалась, -- прошептала я, снимая
шарфик с шеи, чтобы показать ей красные отметины. Я рассказала
ей в деталях о своем кошмаре. -- Ты когда-нибудь видела
что-нибудь подобное? -- спросила я.
-- Выглядит достаточно серьезно, -- произнесла она,
внимательно исследуя линии, проходящие поперек моей груди. --
Тебе действительно не следует уезжать до тех пор, пока ты не
встретишься с целительницей, о которой я говорила. Она живет
приблизительно в ста милях к югу отсюда. Всего около двух часов
езды.
Меня очень обрадовала возможность встретиться с
целительницей. С самого рождения я пользовалась подобными
услугами в Венесуэле. Как только я заболевала, мои родители
вызывали врача, а сразу после его ухода наша
домоправительница-венесуэлка укутывала меня и вела к целителю.
Когда я стала старше и не хотела больше лечиться у знахаря --
никто из моих друзей не делал этого -- она убеждала меня, что
не будет никакого вреда от того, что будешь защищена дважды.
Привычка настолько крепко укоренилась во мне, что когда я
переехала в Лос-Анжелес, то, заболевая, встречалась как с
врачом, так и с целителем.
-- Ты думаешь, она примет меня сегодня? -- спросила я.
Увидев непонимание на ее лице, я напомнила, что уже
воскресенье.
-- Она примет тебя в любой день, -- заверила меня Делия.
-- Почему бы тебе просто не подождать здесь, и мы сейчас же
отправимся к ней. У меня не уйдет и минуты, чтобы собрать вещи.
-- С какой стати ты сворачиваешь со своего пути для того,
чтобы помочь мне? -- спросила я, внезапно придя в
замешательство от ее предложения. -- Ведь я для тебя совершенно
незнакомый человек.
-- Совершенно верно! -- воскликнула она, подымаясь с
кушетки. Она снисходительно взглянула на меня, как будто
ощущала возникшие у меня сомнения. -- Что может быть лучше? --
задала она риторический вопрос. -- Помочь совершенно
незнакомому человеку -- это безрассудное действие, или акт
большого самообладания. Мой случай -- это последнее.
Не зная, что сказать, я не нашла ничего лучшего, как
уставиться в ее глаза, которые, казалось, воспринимали мир с
изумлением и любопытством. В ней было что-то странно
успокаивающее. Дело было не только в том, что я доверяла ей, --
мне казалось, что я знакома с ней всю жизнь. Я чувствовала
существующие между нами связь и близость.
Когда я наблюдала, как она исчезла за дверью, чтобы взять
свои вещи, я собралась связать и закрепить багаж в автомобиле.
Мне не хотелось оказаться в затруднительном положении, проявив
дерзость, что так много раз случалось прежде. Но какое-то
необъяснимое любопытство удержало меня, несмотря на хорошо
знакомое ноющее чувство тревоги.
Я прождала около двадцати минут, как вдруг женщина, о
1000
детая
в красный брючный костюм и туфли на платформе, вышла из двери
за конторкой клерка. Она задержалась под лампой. Обдуманным
жестом она откинула назад свою голову так, что локоны ее
белокурых волос замерцали на свету.
-- Ты не узнала меня, не так ли? -- Она весело улыбнулась.
-- Это на самом деле ты, Делия? -- воскликнула я в
удивлении, с раскрытым ртом уставившись на нее.
-- Ну, а как ты думала? -- Все еще посмеиваясь, она
шагнула со мной на тротуар по направлению к моей машине,
припаркованной перед гостиницей. Она швырнула свою корзину и
вещевой мешок на заднее сидение моего маленького автомобиля с
откидным верхом, затем села рядом со мной и сказала:
-- Целительница, к которой я везу тебя, говорит, что
только очень молодой и очень старый человек могут позволить
себе выглядеть вызывающе.
Прежде чем я успела напомнить ей, что к ней не относится
ни то, ни другое, она призналась мне, что она значительно
старше, чем кажется. Ее лицо сияло, когда она повернулась ко
мне и воскликнула:
-- Я напяливаю это обмундирование, потому что люблю
поражать моих друзей!
Имела она в виду меня или целительницу, она не сказала.
Конечно же, я была поражена. И это касалось не только ее
нарядов, которые сильно отличались по стилю, -- изменилась вся
ее манера поведения. Не осталось и следа от надменной,
настороженной женщины, которая проехала со мной от Ногалеса до
Эрмосильо.
-- Это будет самое очаровательное путешествие, --
произнесла она, -- особенно если мы откинем верх. -- Ее голос
звучал счастливо и мечтательно. -- Я обожаю путешествовать
ночью в машине с откинутым верхом.
Я охотно выполнила ее пожелание. Было почти четыре часа
утра, когда мы оставили позади Эрмосильо. Небо, неяркое и
черное, испещренное звездами, казалось самым высоким из тех,
что мне приходилось видеть. Я ехала быстро, тем не менее
казалось, что мы вообще не движемся. В свете фар без конца
появлялись и исчезали шишковатые силуэты кактусов и мескитовых
деревьев. Казалось, что они все были одной и той же формы,
одного и того же размера.
-- Я упаковала с собой несколько сладких булочек и полный
термос чампуррадо, -- сказала Делия, доставая свою корзину с
заднего сидения. -- Утро наступит до того, как мы доберемся до
дома целительницы.
Она налила мне полчашки густого горячего шоколада,
приготовленного с маисовой мукой, и накормила рулетом
по-датски, давая мне кусочек за кусочком.
-- Мы проезжаем через волшебную страну, -- сказала она,
прихлебывая восхитительный шоколад. -- Волшебную страну,
населенную воюющими людьми.
-- Что это за воюющие люди? -- спросила я, стараясь, чтобы
это не прозвучало снисходительно.
-- Яки, народ Соноры, -- сказала она и замолчала, вероятно
оценивая мою реакцию. -- Я восхищаюсь индейцами яки, потому что
они постоянно воевали, -- продолжала она. -- Сначала испанцы, а
затем мексиканцы -- не далее как в 1934 году -- испытали
храбрость, хитрость и безжалостность воинов яки.
--Я не в восторге от войны или от воинственных людей, --
сказала я. Затем, чтобы оправдать свой резкий тон, я объяснила,
что происхожу из немецкой семьи, которая была разлучена войной.
-- У тебя другой случай, -- заключила она. -- У тебя не
было идеалов свободы.
-- Минутку! -- возразила я. -- Именно потому, что я
поддерживаю идеалы свободы, я нахожу, что война так
отвратительна.
-- Мы говорим о двух различных видах войны, -- настаивала
она.
-- Война есть война, -- заметила я.
-- Ваш вид войны, -- продолжала она, не обращая внимания
на мое замечание, -- ведется между двумя братьями, которые оба
являются правителями и сражаются за верховенство. -- Она
наклонилась ко мне и настойчивым шепотом добавила: -- Тот вид
войны, о котором говорю я, ведется между рабами и хозяевами,
которые думают, что люди -- их собственность. Заметила разницу?
-- Нет, -- упрямо настаивала я и
1000
повторила, что война --
это война, независимо от причин.
-- Я не могу согласиться с тобой, -- сказала она, громко
вздохнув и откинувшись назад на своем сиденье. -- Возможно,
причина наших философских разногласий в том, что мы вышли из
различных социальных реальностей.
Удивленная выбранными ею словами, я автоматически сбросила
скорость. Мне не хотелось показаться грубой, но слушать ее
концептуальные академические разглагольствования было настолько
нелепо и неожиданно, что я ничего не могла с собой поделать и
расхохоталась.
Делия не обиделась. Она с улыбкой глядела на меня,
оставаясь вполне довольной собой.
-- Если ты хочешь понять то, о чем я говорю, тебе нужно
изменить восприятие.
Она высказала это настолько серьезно и тем не менее
настолько доброжелательно, что я почувствовала себя
пристыженной за свой смех.
-- Ты можешь даже извиниться за то, что смеялась надо
мной, -- добавила она, словно прочитав мои мысли.
-- Действительно, я хочу извиниться, Делия, -- произнесла
я, искренне осознав это. -- Я ужасно сожалею о моей грубости. Я
была так удивлена твоими формулировками, что просто не знала,
как поступить. -- Я бросила на нее быстрый взгляд и добавила
сокрушенно: -- Вот и рассмеялась.
-- Я не имела в виду социальные оправдания твоего
поведения, -- сказала она, дернув от досады головой. -- Я имела
в виду оправдание из-за непонимания положения человека.
-- Я не знаю, о чем ты говоришь, -- сказала я с тревогой и
почувствовала, как ее глаза сверлят меня насквозь.
-- Как женщина, ты должна понимать это положение очень
хорошо, -- произнесла она. -- Ты была рабыней всю жизнь.
-- О чем ты говоришь, Делия? -- спросила я в раздражении
от ее дерзости, впрочем, сразу смягчилась, подумав, что,
несомненно, бедная индеанка имела невыносимого мужа-тирана. --
Поверь мне, Делия, я совершенно свободна. Я делаю, что хочу.
-- Ты можешь делать, что тебе нравится, но ты все равно не
свободна, -- настаивала она. -- Ты -- женщина, а это
автоматически означает, что ты во власти мужчины. -- Я не
нахожусь ни в чьей власти, -- воскликнула я. То ли мое
голословное утверждение, то ли тон моего восклицания, не знаю,
вызвали у Делии взрыв грубого хохота. Она смеялась надо мной
так же безжалостно, как до этого я над ней.
-- Кажется, ты в восторге от своего реванша, --
раздраженно заметила я. -- Теперь твой черед смеяться, не так
ли?
-- Это совсем не одно и то же, -- произнесла она, внезапно
став серьезной. -- Ты смеялась надо мной, ощущая свое
превосходство. Раб, который говорит как господин, всегда
восхищается господином в этот момент.
Я попыталась прервать ее и сказать ей, что у меня и в
мыслях не было думать о ней как о рабыне, а о себе как о
госпоже, но она проигнорировала мои попытки. Все так же
серьезно она сказала, что причина ее смеха надо мной
заключалась в том, что я заплатила женской природе своей
глупостью и слепотой.
-- Что с тобой, Делия? -- спросила я в недоумении. -- Ты
умышленно оскорбляешь меня.
-- Конечно, -- с готовностью согласилась она и захихикала,
оставаясь совершенно безразличной к нарастающему во мне
раздражению. Она звучно шлепнула меня по колену. -- А что
касается моего поведения, -- продолжала она, -- то оно вызвано
тем, что ты даже не отдаешь себе отчета в очевидном факте: раз
ты женщина, значит, ты -- рабыня.
Собрав все терпение, на которое я была способна, я сказала
Делии, что она не права. -- В наши дни никто не является рабом.
-- Женщины -- рабыни, -- настаивала Делия. -- Мужчины
порабощают женщин. Мужчины затемняют рассудок женщины. Их
желание поставить на женщинах клеймо, как на своей
собственности, затуманивает наш разум, -- заявила она. -- Этот
туман висит на наших шеях как ярмо.
Мой бессмысленный взгляд вызвал у нее улыбку. Сложив на
груди руки, она откинулась на сиденье. -- Секс затуманивает

1000
разум женщин, -- добавила она мягко, но все же настойчиво. --
Женщины так основательно заморочены, что даже не могут
рассмотреть возможность того, что их низкий статус в жизни
является прямым следствием сексуального воздействия на них.
-- Это самое нелепое из того, что я когда-нибудь слышала,
-- произнесла я.
Затем довольно тяжеловесно, в пространной осуждающей речи
я затронула социальные, экономические и политические причины
низкого статуса женщины. Довольно долго я рассказывала об
изменениях, которые произошли в последние десятилетия. О том,
как женщины преуспели в своей борьбе против мужского
господства. Раздраженная насмешливым выражением ее лица, я не
смогла удержаться от замечания, что ее предубеждение несомненно
проистекает из собственного опыта, из ее собственных перспектив
на будущее.
Все тело Делии сотрясалось от едва сдерживаемого хохота.
Она сделала усилие, чтобы взять себя в руки и сказала:
-- Реально ничего не изменилось. Женщины остаются рабами.
Рабыни, которые получили образование, заняты сейчас выяснением
истоков социального и политического насилия, направленного
против женщин. Ни одна из рабынь, однако, не может
сосредоточить внимание на корне их рабства -- половом акте, --
если только он не заключается в изнасиловании или не связан с
другими формами физического насилия.
Слабая улыбка разомкнула ее губы, когда она сказала, что
верующие мужчины, философы, а также мужчины от науки в течение
веков утверждали и, конечно, продолжают утверждать, что мужчины
и женщины должны следовать биологическому, Богом данному
императиву, обязывающему их поступать в соответствии с их
сексуальными репродуктивными возможностями.
-- Мы были поставлены в условия, заставляющие верить, что
секс -- это хорошо для нас, -- подчеркнула она.
-- Эта берущая начало от рождения вера и принятие ее
делают нас неспособными правильно поставить вопрос.
-- И что это за вопрос? -- спросила я, с трудом сдерживая
смех, вызванный ее нелепыми убеждениями.
Казалось, что Делия не слышит меня. Она молчала так долго,
что мне показалось, что она задремала, и поэтому я вздрогнула,
когда она произнесла:
-- Вопрос, который никто не отваживается задать, -- это
что делать нам, женщинам, чтобы занять соответствующее
положение?
-- В самом деле, Делия, -- воскликнула я в притворном
испуге.
-- Затуманенность разума женщин настолько тотальна, что мы
готовы касаться всех других вопросов нашего положения, за
исключением того, который является причиной всего, -- заявила
она.
-- Но Делия, мы не можем жить без секса, -- засмеялась я.
-- Что случится с человеческим родом, если мы не...
Она прервала и мой вопрос, и мой смех повелительным жестом
руки.
-- В настоящее время женщины, подобные тебе, в своем
рвении относительно равенства подражают мужчинам, -- сказала
она. -- Женщины имитируют мужчин в такой доходящей до абсурда
степени, что секс, которым они занимаются, не имеет никакого
отношения к рождению человека. Они приравняли свободу к сексу,
даже не рассматривая, что секс дает для их физического и
эмоционального здоровья. Мы подверглись настолько
основательному внушению, что твердо верим: секс является для
нас благом.
Она подтолкнула меня локтем, а затем, пародируя декламацию
нараспев, стала импровизировать:
-- Секс -- благо для вас. Он доставляет удовольствие. Он
необходим. Он смягчает депрессии, репрессии и фрустрации. Он
исцеляет головную боль, низкое и высокое давление крови. Он
заставляет исчезнуть прыщи. Он вызывает рост вашей груди и
бедер. Он регулирует ваш менструальный цикл. Короче говоря, это
фантастика! Это полезно для женщин. Каждый подтвердит это.
Каждый порекомендует. -- Она остановилась на мгновение, а затем
завершила с нарочитой актерской выразительностью: -- "Каждый
день сношаться -- к врачам не обращаться". (В оригинале -- "A
fuck a day keeps the doctor away").
Я нашла ее представл
1000
ение ужасно смешным, но потом внезапно
отрезвела, когда вспомнила, как семья и друзья, включая нашего
семейного врача, советовали то же самое, правда, не так грубо,
-- в качестве средства от всех подростковых хворей, которые у
меня были. Потом это превратилось в жесткое репрессивное
окружение, утверждавшее, что когда я выйду замуж, у меня будут
регулярные менструальные циклы. Я наберу вес. Я буду лучше
спать. У меня будет мягкий характер.
-- Я не вижу ничего плохого в желании секса и любви, --
произнесла я, защищаясь. -- Когда бы я ни занималась этим, мне
всегда очень нравилось. И никто не затуманивал мой разум. Я
свободна! Я выбираю, кого хочу и когда хочу. В темных глазах
Делии сверкали искры веселья. -- Выбор тобою партнера никоим
образом не меняет того факта, что тебя трахали.
Затем с улыбкой, как бы смягчая грубость своих слов, она
добавила:
-- Приравнять свободу к сексу -- это злая ирония. Мужчины
настолько полностью, настолько тотально затуманили наш разум,
что мы теперь совершенно лишены энергии и воображения, чтобы
сосредоточиться на действительной причине нашего порабощения,
-- подчеркнула она. -- Желать мужчину сексуально или влюбиться
романтически -- вот всего лишь два варианта выбора,
предоставленного рабыням. И все, что мы говорили об этих двух
вариантах, служит только оправданием для нашего соучастия и
невежества.
Я была возмущена. Мне ничего не оставалось, как решить,
что она -- одна из представительниц угнетенных сварливых
женщин-мужененавистниц.
-- Почему ты так не любишь мужчин, Делия? -- спросила я
своим самым развязным тоном.
-- У меня нет нелюбви к ним, -- заверила она меня. --
Единственное, что я страстно ненавижу, -- это наше нежелание
испытать, насколько основательно мы подверглись внушению. На
нас оказывают настолько яростное и самодовольное давление, что
мы стали старательными соучастницами. А если женщина
осмеливается вести себя иначе, то она подвергается гонениям и
осмеянию как мужененавистница или ненормальная.
Покраснев от смущения, я тайком бросила на нее взгляд. Я
решила, что она так пренебрежительно отзывается о сексе и любви
прежде всего потому, что она старая. Физические желания
остались для нее позади. Тихо хохотнув, Делия закинула руки за
голову. -- Мои физические желания остались позади не потому,
что я старая, -- сообщила она, -- а потому, что мне дали шанс
использовать мою энергию и воображение, чтобы стать чем-то
отличным от рабыни, на роль которой меня готовили.
Я почувствовала себя скорее обиженной, чем удивленной тем,
что она прочитала мои мысли. Я стала защищаться, но мои слова
вызывали лишь новые взрывы смеха. Перестав смеяться, она сразу
же повернулась ко мне. Ее лицо напоминало суровое и серьезное
лицо учительницы, распекающей ученика.
-- Если ты не рабыня, тогда как же они воспитали тебя как
Hausfrau? -- спросила она. -- И как случилось, что все, о чем
вы все думаете, это о heiraten, о своем будущем Herr Gemahl,
который будет Dich mitnehmen?
Она так сильно рассмешила меня своим немецким, что я
вынуждена была остановить машину, чтобы не случилось аварии.
Меня настолько заинтересовало, где она так хорошо выучила
немецкий, что я забыла защитить себя от ее нелестных замечаний
о том, что предел моих желаний в жизни -- это найти мужа,
который бы увлек меня. Невзирая на мои настойчивые просьбы, она
пренебрежительно проигнорировала мой интерес к ее немецкому.
-- У нас потом будет достаточно времени поговорить о моем
немецком, -- успокоила она. Затем насмешливо посмотрела на меня
и добавила: -- Или о твоем рабстве.
Прежде чем я успела возразить, она предложила, чтобы мы
поговорили о чем-нибудь безличном.
-- Например? -- спросила я, снова трогая машину.
Устроившись полулежа на сиденье, Делия закрыла глаза.
-- Позволь я расскажу тебе кое-что о четырех наиболее
известных вождях яки, -- тихо проговорила она. -- Я интересуюсь
вождями, их успехами и
1000
неудачами.
Опередив мое ворчливое замечание о том, что я совершенно
не интересуюсь военными историями, Делия сказала, что первым
вождем яки, который привлек ее внимание, был Калисто Муни. Она
не была прирожденным рассказчиком: ее рассказ был строг, почти
академичен. Но я внимала каждому ее слову.
Калисто Муни был индейцем, который много лет плавал
матросом под пиратским флагом в Карибском море. Возвратившись в
родную Сонору, он возглавил вооруженное восстание против
испанцев в 1730 году. В результате предательства он был схвачен
и казнен испанцами.
Затем Делия пустилась в длинное и сложное повествование о
том, как в 1820-е годы, после того, как Мексика добилась
независимости и мексиканское правительство пыталось разделить
земли яки, движение сопротивления превратилось в широко
распространившееся восстание. Человеком, который организовал
вооруженные отряды индейцев яки, был Хуан Бандера, управляемый
самим духом. Вооруженные лишь луками и стрелами, воины Бандеры
сражались против мексиканских войск около десяти лет. В 1832
году Хуан Бандера был разбит и казнен.
Делия рассказала, что следующим известным вождем был Хосе
Мария Лейва, больше известный как Кахеме -- "тот, кто не пьет".
Это был индеец яки из Эрмосильо. Он получил образование и
разносторонне овладел военным искусством, сражаясь в
мексиканской армии. Благодаря этому искусству он объединил все
города индейцев яки. Со времени его первого восстания в 1870
году Кахеме поддерживал свою армию в активном состоянии
готовности к бунту. Он был разгромлен мексиканской армией в
1887 году в Буатачиве, укрепленной горной крепости. И хотя
Кахеме ухитрился бежать и скрыться в Гуаймасе, он в конце
концов был выдан и казнен. Последним из великих героев яки был
Хуан Мальдонадо, известный также как Тетабиате -- "катящийся
камень". Он реорганизовал остатки сил яки в горах Бакатете,
откуда делал жестокие и отчаянные партизанские вылазки против
мексиканских войск более десяти лет подряд.
-- На рубеже нынешнего века, -- завершила Делия свой
рассказ, -- диктатор Порфирио Диас начал кампанию по
истреблению яки. Индейцев расстреливали во время полевых работ.
Тысячи были пойманы во время облав и морем отправлены на Юкатан
для работы на плантациях генекена (бот. -- генекен (Agave
fourcroydes), а также "мексиканская пенька" (прим. ред.)), и в
Оахака, для работы на полях сахарного тростника.
Я была поражена ее знаниями, но все еще не могла постичь,
почему она рассказала мне все это.
-- Ты похожа на школьного учителя, преподающего историю
жизни индейцев яки, -- сказала я восхищенно. -- Кто же ты на
самом деле?
Казалось, она на мгновение была ошеломлена моим вопросом,
который был чисто риторическим, но потом, быстро опомнившись,
сказала:
-- Я тебе сказала, кто я. Мне просто удалось много узнать.
Я живу рядом с ними, знаешь ли. -- Она помолчала немного, а
затем кивнула, как будто пришла к какому-то выводу, и добавила:
-- Причина, по которой я рассказала тебе о вождях яки, в том,
что именно женщины должны узнать силу и слабость вождей.
-- Зачем? -- спросила я в замешательстве. -- Кого заботят
вожди? По мне, это могут быть лишь глупые люди.
Делия почесала затылок под париком, потом дважды чихнула и
сказала с нерешительной улыбкой:
-- К сожалению, женщины должны восстанавливать энергию
вблизи них, как бы им ни хотелось управлять самим.
-- Кем они собираются управлять? -- спросила я
саркастически. Она изумленно взглянула на меня, затем потерла
руку совершенно девичьим, как и ее лицо, жестом.
-- Это довольно трудно объяснить, -- пробормотала она.
Необычная мягкость прозвучала в ее голосе, отчасти нежность,
отчасти нерешительность, отчасти отсутствие интереса. -- Лучше
не надо. Я могу потерять тебя окончательно. Все, что я могу
сказать в настоящее время, это только то, что я ни школьный
учитель, ни историк. Я рассказчица, и еще не дошла до самой
важной части
1000
своего рассказа.
-- И что это может быть? -- спросила я, заинтересовавшись
ее желанием сменить тему разговора.
-- Все, что я так подробно рассказала тебе, является
фактической информацией, -- сказала она. -- То, о чем я не
упомянула, -- это мир магии, из которого действовали вожди яки.
Они считали, что действия ветра и теней, животных и растений
так же важны, как и дела людей. Это та часть, которая
интересует меня больше всего.
-- Действия ветра, теней, животных и растений? --
повторила я насмешливо.
Делия кивнула, не обращая внимания на мой тон. Потом она
рывком выпрямилась на сиденье, стащила белокурый парик и
подставила ветру свои черные прямые волосы.
-- Это горы Бакатете, -- сказала она, указывая на горы
слева от нас, которые едва вырисовывались на фоне
предрассветного неба.
-- Это сюда мы собираемся? -- спросила я. -- Не сейчас, --
сказала она, снова соскальзывая вниз на свое сиденье.
Загадочная улыбка играла на ее губах, когда она повернулась ко
мне. -- Возможно, однажды у тебя будет возможность посетить эти
горы, -- размышляла она, закрывая глаза. -- Горы Бакатете
населены созданиями другого мира, другого времени.
-- Созданиями другого мира, другого времени? -- эхом
повторила я с насмешливой серьезностью. -- Кто они или что из
себя представляют?
-- Создания, -- произнесла она рассеянно. -- Создания,
которые не принадлежат нашему времени, нашему миру.
-- Ну-ну, Делия. Ты что, пытаешься напугать меня? -- Я не
могла сдержать улыбку, когда повернулась к ней.
Даже в темноте ее лицо сияло. Она выглядела чрезвычайно
молодо, кожа без морщин мягко облегала изгибы щек, подбородка и
носа.
-- Нет. Я не пытаюсь напугать тебя, -- сухо произнесла
она, пряча за ухо прядь волос. -- Я просто рассказываю тебе,
каково истинное знание об этом районе.
-- Интересно, и какие с виду эти создания? -- добивалась
я, прикусывая губу, чтобы сдержать хихиканье. -- И приходилось
ли тебе видеть их?
-- Конечно, я видела их, -- ответила она снисходительно. Я
бы не говорила о них, если бы не видела. -- Она мягко, без
следа какого-либо возмущения, улыбнулась. -- Они являются
существами, которые населяли землю в другое время, а теперь
уединились в изолированных местах.
Сначала я не смогла удержаться от громкого смеха над ее
верованием. Но потом, видя, какой серьезной и какой убежденной
она была, утверждая, что эти создания действительно существуют,
я решила: вместо того, чтобы смеяться над ней, я должна
отнестись благосклонно к ее верованиям. Кроме всего прочего,
она ведь взяла меня к целительнице, и я не хотела вызывать ее
протест своими рационалистическими расследованиями.
-- Не являются ли эти создания призраками воинов яки,
которые потеряли свои жизни в сражениях? -- спросила я.
Она отрицательно покачала головой, а потом, как будто
опасаясь, что кто-то может подслушать, близко наклонилась ко
мне и прошептала мне в ухо:
-- Эти горы населены заколдованными созданиями: говорящими
птицами, поющими кустами, танцующими камнями, созданиями,
которые могут принимать любую форму по желанию.
Она откинулась на сиденье и выжидательно посмотрела на
меня.
-- Яки зовут эти существа сурэм. Они верят, что эти
существа являются древними индейцами яки, которые отказались
быть крещеными первыми иезуитами, прибывшими для обращения
индейцев в христианство. -- Она нежно похлопала по моей руке.
-- Остерегайся, они говорят, что сурэм. любят блондинок. -- Она
восторженно хохотнула. -- Быть может, это то, о чем были все
твои кошмары. Сурэм, пытающийся украсть тебя.
-- Ты ведь на самом деле не веришь в то, что сейчас
говоришь, правда? -- спросила я насмешливо, не в силах сдержать
свою досаду.
-- Нет. Я только что выдумала, что сурэм. любят блондинок,
-- успокоила она. -- Они совсем не любят блондинок.
И хотя я не повернулась, чтобы взглянуть на нее, я могла
почувствовать ее улыбк
1000
у и озорные горящие глаза. Все это мне
безмерно надоело. Я решила, что она, должно быть, или очень
искренняя и очень застенчивая, или, что хуже, совершенно
безумная.
-- Ты ведь не веришь, что создания из другого мира
действительно существуют, так ведь? -- раздраженно воскликнула
я. Затем, боясь, что оскорбила ее, взглянула на нее, почти
готовая произнести извинения. Но прежде чем я смогла что-то
произнести, она ответила так же громко и таким же злобным
тоном, как и я до этого.
-- Конечно я верю, что они существуют. А почему они не
должны существовать?
-- Да их просто нет! -- резко и авторитетно заявила я,
впрочем быстро потом извинившись.
Я рассказала ей о моем прагматическом воспитании и о том,
как мой отец учил меня осознавать, что чудовища в моих снах и
товарищи по играм, которые у меня были как у всякого ребенка --
конечно же, никому, кроме меня, невидимые, -- не что иное, как
продукт сверхактивного воображения.
-- С самого раннего возраста я воспитывалась в духе
объективности и всестороннего анализа, -- подчеркнула я. -- В
моем мире существуют только факты.
-- Эта проблема всегда возникает с людьми, -- заметила
Делия. -- Они настолько рассудительны, что, слушая об этом, они
сразу же принимают меня за безумную.
-- В моем мире, -- продолжала я, игнорируя ее комментарий,
-- не существует фактов о созданиях из другого мира, но лишь
спекуляции и принятие желаемого за действительное, а также, --
подчеркнула я, -- фантазии расстроенного ума.
Как ты можешь быть такой тупой! -- выкрикнула она
восхищенно в перерыве между припадками хохота, как если бы мои
объяснения превзошли все ее ожидания.
-- Можно ли доказать, что эти создания существуют? -- с
вызовом спросила я.
-- В чем должно заключаться доказательство? --
осведомилась она с выражением наигранной робости на лице.
-- Если кто-нибудь еще сможет увидеть их, это и будет
доказательством, -- ответила я.
-- Ты имеешь в виду, что если, например, ты сможешь
увидеть их, то это будет доказательством их существования? --
осведомилась она, близко придвинув свою голову к моей.
-- Ну да, мы можем попробовать прямо здесь.
Вздохнув, Делия положила голову на спинку сидения и
закрыла глаза. Она долго молчала, и я была уверена, что она
заснула, и поэтому вздрогнула, когда она внезапно выпрямилась и
настояла на том, чтобы мы съехали на обочину дороги. Она должна
сходить по нужде, пояснила Делия.
Решив воспользоваться нашей остановкой, я тоже направилась
в кусты. Когда я собиралась натянуть свои джинсы, то услышала,
как громкий мужской голос сказал: -- Как аппетитно! -- и прямо
за моей спиной раздался вздох. С незастегнутыми джинсами я
рванулась к тому месту, где была Делия.
-- Нам лучше побыстрей убираться отсюда! -- выкрикнула я.
-- Здесь в кустах спрятался мужчина.
-- Ерунда, -- отмахнулась она от моих слов. --
Единственный, кто находится за кустами, это осел.
-- Осел не может вздыхать как развратный мужик, --
заметила я и затем повторила услышанные мною слова.
Делия осела, изнемогая от хохота, но увидев, какой
несчастной я выгляжу, подняла руку в примирительном жесте.
-- Ты действительно видела мужчину?
-- Мне не обязательно было видеть, -- парировала я. --
Вполне достаточно слышать его.
Она помедлила еще мгновение и затем направилась к машине.
Перед тем, как взойти на дорожную насыпь, она внезапно
остановилась и, повернувшись ко мне, прошептала:
-- Произошло нечто совершенно загадочное. Я должна
предупредить тебя об этом. Она повела меня за руку назад к тому
месту, где я сидела на корточках. И как раз там, за кустами, я
увидела ослика.
-- Перед этим его здесь не было, -- настаивала я. Делия,
посмотрев на меня с явным удовольствием, пожала плечами и
повернулась к животному. -- Маленький ослик, -- заворковала она
детским голоском, -- ты смотрел на ее задик?
Я решила, что она -- чревовещ
1000
атель и собирается исполнить
номер -- разговор животного. Однако осел лишь несколько раз
громко прокричал вполне по-ослиному.
-- Давай убираться отсюда, -- умоляюще сказала я, потянув
ее за рукав. -- Где-то здесь должен быть затаившийся в кустах
хозяин.
-- Но у этого милого малютки нет хозяина, -- она
проворковала все тем же глупым детским голоском и почесало
длинные мягкие уши ослика.
-- У него несомненно есть хозяин, -- зло выкрикнула я. --
Разве ты не видишь, какой он сытый и холеный?
И охрипшим от нервозности и раздражения голосом я снова
подчеркнула, как опасно для двух женщин находиться одним на
пустынной дороге в Соноре.
Делия молча рассматривала меня, видимо поглощенная
какими-то мыслями. Затем она кивнула, как бы в знак согласия, и
жестом предложила следовать за ней. Ослик шел сзади, сразу за
мной, раз за разом подталкивая меня в зад своей мордой.
Пробормотав проклятие, я обернулась, но ослик исчез.
-- Делия! -- выкрикнула я с внезапным испугом. -- Что
случилось с осликом?
Испуганная моим криком стая птиц шумно поднялась в небо.
Птицы полетали над нами, а затем скрылись на востоке в
направлении первого луча утренней зари, который означал конец
ночи и начало нового дня.
-- Где же ослик? -- спросила я, снова переходя на едва
слышный шепот.
-- Прямо здесь, перед тобой, -- мягко ответила она,
указывая на сучковатое дерево без листьев.
-- Я не могу увидеть его. -- Тебе нужны очки.
-- С моими глазами все в порядке, -- ответила я резко. --
Я вижу даже восхитительные цветы на дереве.
Пораженная красотой ярких, белоснежных в утреннем сиянии
соцветий, я подошла ближе.
-- Что это за дерево?
-- Пало Санто.
В течение секундного замешательства я подумала, что это
сказал ослик, который появился из-за шелковистого
серебристо-серого ствола. Я повернулась, чтобы взглянуть на
Делию.
-- Пало Санто! -- засмеялась она.
После этого в моем мозгу мелькнула мысль, что Делия
разыгрывает со мной шутку. Ослик, вероятно, принадлежит
целительнице, которая наверняка живет где-то поблизости.
-- Что тебя так смешит? -- спросила Делия, уловив на моем
лице всепонимающую самодовольную ухмылку.
-- У меня начался ужасный спазм, -- солгала я.
Прижав руки к животу, я присела:
-- Пожалуйста, подожди меня в машине.
Как только она повернулась, чтобы идти, я сняла свой шарф
и завязала его вокруг ослиной шеи. Я радовалась, предвосхищая
удивление Делии, когда раскроется, что мы уже были на земле
целительницы и я знала о ее шутке все это время. Однако все
надежды снова увидеть ослика или мой шарф очень скоро
развеялись. У нас ушло почти два часа на то, чтобы добраться до
дома целительницы.


Глава 2

Около восьми часов утра мы добрались до дома целительницы
в предместье Сьюдад Обрегон. Это был массивный старый дом, с
побеленными стенами и черепичной крышей, посеревшей от времени.
В доме были окна со стальными рамами и арочный вход.
Тяжелая дверь на улицу была широко открыта. С уверенностью
человека, знакомого с порядками в доме, Делия Флорес провела
меня через темный холл до конца длинного коридора в заднюю
часть дома, где находилась полупустая комната с узкой кроватью,
столом и несколькими стульями. Самым необычным в этой комнате
было то, что в каждой из ее четырех стен было по двери. Все они
были закрыты.
-- Подожди здесь, -- велела мне Делия, указывая
подбородком в направлении кровати. -- Вздремни немного, пока я
буду у целительницы. Это может занять некоторое время, --
добавила она, закрывая за собой дверь.
Подождав, пока ее шаги затихнут в коридоре, я стала
рассматривать самую невероятную комнату для лечения, которую
когда-либо мне приходилось видеть. Голые побеленные стены;
светло-коричневые керамические плитки пола блестели как
зеркало. В ней не было алтаря, никаких изображений или
скульптур свя
1000
тых. Девы Марии или Иисуса, которые, как я всегда
предполагала, были обычными в комнатах целителей. Я сунула свою
голову в каждую из четырех дверей. Две открывались в темные
коридоры; другие две вели во двор, обнесенный высоким забором.
Когда я на цыпочках шла по темному коридору к другой
комнате, позади меня раздалось низкое угрожающее рычание. Я
медленно обернулась. Всего лишь в двух футах от меня стояла
огромная, свирепого вида черная собака. Она не бросилась на
меня, но просто стояла, грозно рыча и показывая свои клыки.
Стараясь не смотреть собаке в глаза, но и не теряя ее из виду,
я вернулась назад в комнату для лечения.
Собака следовала за мной до самой двери. Я осторожно
закрыла ее прямо перед носом у зверюги и прислонилась к стене,
ожидая, пока биение сердца придет в норму. Потом я легла на
кровать и через несколько мгновений -- без малейшего намерения
делать это -- погрузилась в глубокий сон.
Я была разбужена мягким прикосновением к плечу. Я открыла
глаза и подняла взгляд на морщинистое, но здоровое лицо старой
женщины.
-- Ты видишь сон, -- сказала она. --И я-- часть твоего
сна.
Я автоматически кивнула, соглашаясь. Однако я не была
убеждена, что вижу сон. Женщина была чрезвычайно маленькой. Она
не была карлицей или лилипуткой; скорее она была ростом с
ребенка, с тощими ручками и выглядевшими слабыми, узкими
плечами.
-- Вы целительница? -- спросила я.
-- Я -- Эсперанса, -- ответила она. -- Я та, что приносит
сны.
У нее был спокойный и необычайно низкий голос. Он имел
странное, экзотическое качество, как если бы испанский -- на
котором она говорила бегло -- был языком, к которому мышцы ее
верхней губы не привыкли. Постепенно звук ее голоса усиливался,
пока не стал отделившейся от телесной оболочки силой,
заполняющей комнату. Звук заставил меня думать о бегущей воде в
глубинах пещеры.
-- Она -- не женщина, -- пробормотала я про себя. -- Она
-- звук темноты.
-- Я сейчас буду устранять причину твоих кошмаров, --
сказала она, фиксируя на мне повелительный взгляд, в то время
как ее пальцы приближались к моей шее. -- Я буду удалять их
одну за другой, -- пообещала она.
Ее руки двигались поперек моей груди как мягкая волна. Она
победно улыбнулась, а затем жестом предложила мне исследовать
ее открытые ладони. -- Видишь? Они так легко ушли.
Она вглядывалась в меня с выражением такого достоинства и
восхищения, что я не могла заставить себя сказать ей, что
ничего не вижу в ее руках.
Очевидно, сеанс исцеления был закончен. Я поблагодарила ее
и выпрямилась. Она покачала головой, жестом выражая упрек и
мягко подтолкнула меня назад на кровать.
-- Ты спишь, -- напомнила она мне. -- Я та, кто приносит
сны, помнишь?
Мне хотелось настоять на том, что я вполне проснулась, но
сумела лишь глупо ухмыльнуться, погружаясь в приятную дремоту.
Смешки и шепот теснились вокруг меня, как тени. Я силилась
проснуться. Потребовались немалые усилия, чтобы открыть глаза,
сесть и рассмотреть людей, собравшихся вокруг стола. Странная
неясность очертаний в комнате мешала разглядеть их четко. Среди
них была Делия. Я уже было собралась позвать ее, когда
настойчивый хрустящий звук за моей спиной заставил меня
обернуться.
Мужчина, ненадежно устроившись на высокой табуретке, шумно
лущил арахис. На первый взгляд он казался молодым, но почему-то
я знала, что он старый. У него было тощее тело и гладкое
безбородое лицо. Его улыбка представляла собой смесь лукавства
и простодушия.
-- Чего-то хочешь? -- спросил он.
Прежде чем я смогла выполнить такое сложное действие, как
кивок, мой рот оказался широко открытым от удивления. Я была
способна только таращиться на то, как он перенес свой вес на
одну руку и без усилия поднял свое маленькое гибкое тело в
стойку на руках. Из этого положения он бросил мне арахис; тот
влетел прямо в мой разинутый рот.
Я подавилась им. Резкий удар между лопатками восстановил
мое дыхани
1000
е. Благодарная, я обернулась, желая узнать, кто из
присутствующих здесь людей прореагировал так быстро.
-- Я -- Мариано Аурелиано, -- сказал человек, стукнувший
меня сзади.
Он пожал мне руку. Вежливый тон и обаятельная церемонность
его жеста смягчали выражение свирепости его взгляда и суровость
его орлиных черт. Косой разлет черных бровей делал его похожим
на хищную птицу. Его белые волосы и обветренное бронзовое лицо
свидетельствовали о возрасте, но мускулистое тело дышало
молодой энергией.
В комнате было шесть женщин, включая Делию. Каждая из них
пожала мне руку с одинаково выразительной церемонностью. Они не
называли своих имен, а просто сказали, что рады встретиться со
мной. Физически они не были похожи одна на другую. Тем не менее
в них было какое-то поразительное сходство, смесь
противоречивых качеств: молодости и старости, силы и
утонченности, что более всего озадачивало меня, приученную к
грубости и прямоте моей управляемой по-мужски патриархальной
немецкой семьи.
Так же, как в случае с Мариано Аурелиано и акробатом на
табурете, я не смогла бы назвать возраст женщин. Они могли
оказаться как на пятом, так и на седьмом десятке своей жизни.
Я испытывала мимолетное беспокойство, когда женщины
пристально смотрели на меня. У меня создалось отчетливое
впечатление, что они могли видеть, что творилось во мне, и
размышлять об увиденном. Милые, задумчивые улыбки на их лицах
все же немного успокоили меня. Сильное желание разрушить
тревожащее молчание любым доступным для меня способом заставило
меня отвернуться от них и взглянуть в лицо человеку на
табурете. Я спросила у него, не акробат ли он.
-- Я -- мистер Флорес, -- сказал он и сделал заднее сальто
с табурета, приземлившись на пол в позицию с поджатыми
по-турецки ногами. -- Я не акробат. Я колдун.
На его лице сияла улыбка очевидного ликования, когда он
полез в карман и вытащил мой шелковый шарф, тот самый, которым
я обвязала шею ослика.
-- Я знаю, кто вы. Вы -- ее муж! -- воскликнула я,
изобличительно указав пальцем на Делию. -- Вы, конечно, вдвоем
сыграли со мной ловкую шутку.
М-р Флорес не сказал ни слова. Он только уставился на меня
в вежливом молчании.
-- Я не являюсь ничьим мужем, -- наконец произнес он,
затем, делая "колесо", выскочил из комнаты через одну из
дверей, ведущих во двор.
Поддавшись порыву, я выпрыгнула из кровати и выскочила
следом за ним. Ослепленная ярким светом, я простояла во дворе
несколько секунд, ошеломленная его слепящим сверканием, потом
пересекла его и сбежала с обочины грязной дороги на недавно
вспаханное поле, разделенное на части рядами высоких
эвкалиптов. Было жарко. Солнце пламенем набросилось на меня.
Пашня мерцала на жару, как шипящие гигантские змеи.
-- М-р Флорес, -- позвала я.
Ответа не было. Уверенная, что он скрылся за одним из
деревьев, я пересекла поле.
-- Следи за своими босыми ногами! -- предостерег меня
голос, раздавшийся сверху.
Вздрогнув, я посмотрела вверх, прямо в перевернутое лицо
м-ра Флореса. Он, свисая с ветки, качался на своих ногах.
-- Это опасно и крайне глупо -- бегать взад-вперед без
туфель, -- сурово предостерег он, раскачиваясь взад-вперед, как
цирковой артист на трапеции. -- Это место кишит гремучими
змеями. Тебе лучше присоединиться ко мне. Тут безопасно и
прохладно.
Зная, что ветки находятся слишком высоко, чтобы до них
можно было добраться, я тем не менее с детской доверчивостью
протянула вверх руки. Прежде чем я сообразила, что он
собирается делать, мистер Флорес захватил меня за запястья и
быстрым движением, с усилием не большим, чем потребовалось бы
для тряпичной куклы, поднял меня на дерево. Я сидела рядом с
ним, внимательно разглядывая шуршащие листья. Они мерцали в
солнечных лучах, как золотые осколки.
-- Ты слышишь, что говорит тебе ветер? -- спросил мистер
Флорес после долгого молчания. Он поворачивал го
1000
лову в разные
стороны, так что я полностью могла оценить его поразительную
манеру двигать ушами.
-- Самурито! -- шепотом воскликнула я, когда воспоминания
заполнили мой разум. Самурито, малый канюк, это было прозвище
друга детства из Венесуэлы. У мистера Флореса были такие же
тонкие, птичьи черты лица, черные как смоль волосы и глаза
горчичного цвета. И наиболее поразительным было то, что он, как
и Самурито, мог двигать ушами -- по отдельности или двумя
сразу.
Я рассказала м-ру Флоресу о моем друге, которого знала с
детского сада. Во втором классе мы сидели за одной партой. Во
время длительного полуденного перерыва вместо того, чтобы есть
свои завтраки в школьном саду, мы обычно тайком убегали из
школы и забирались на вершину ближайшего холма, чтобы поесть в
тени самого большого -- мы верили в это -- дерева манго в мире.
Его самые нижние ветви касались земли, а самые высокие --
задевали облака. В сезон созревания мы обычно объедались
плодами манго.
Вершина холма была нашим излюбленным местом до того дня,
когда мы обнаружили там тело школьного сторожа, свисающее с
высокой ветки. Мы не смели ни сдвинуться с места, ни заплакать.
Но никто из нас не хотел потерять лицо перед другим. Мы не
стали влезать на ветви в тот день, но попытались съесть наши
завтраки на земле, фактически под телом умершего человека,
желая узнать, кто из нас не выдержит первым. И это была я.
-- Ты когда-нибудь думала о смерти? -- шепотом спросил
меня Самурито.
Я взглянула вверх на висящего человека. В то же мгновение
ветер зашелестел в ветвях с необычным упорством. В шелесте я
ясно услышала, как умерший человек шептал мне, что смерть была
успокоением. Это было настолько жутко, что я вскочила и, вопя,
понеслась прочь, безразличная к тому, что Самурито мог подумать
обо мне.
-- Ветер заставил ветви и листья говорить с тобой, --
сказал м-р Флорес, когда я закончила свой рассказ.
Его голос был мягким и низким. Золотые глаза горели
лихорадочным огнем, когда он продолжил объяснять, что в момент
своей смерти, в одной мгновенной вспышке, воспоминания, чувства
и эмоции старого сторожа высвободились и были поглощены
манговым деревом. -- Ветер заставил ветви и листья говорить с
тобой, -- повторил мистер Флорес. -- Ибо ветер -- твой по
праву.
Как во сне, он бросил взгляд сквозь листву, его глаза
внимательно смотрели за поле, в освещенное солнцем
пространство. -- То, что ты женщина, дает тебе возможность
повелевать ветром, -- продолжал он. -- Женщины не знают этого,
но они могут вступить в диалог с ветром в любое время.
Я непонимающе покачала головой.
-- Я понятия не имею, о чем вы говорите, -- сказала я. Мой
тон выдавал, как неловко я чувствую себя в этом положении. --
Это как сон. И если бы он продолжался еще и еще, я бы
поклялась, что это один из моих кошмаров.
Его продолжительное молчание вызвало у меня раздражение. Я
почувствовала, как мое лицо покраснело от злости. Что я делаю
здесь, сидя на дереве с безумным стариком? Я погрузилась в
размышления. И в то же время я понимала, что, возможно,
оскорбила его, поэтому решила извиниться за свою грубость.
-- Я понимаю, что мои слова имеют для тебя мало смысла, --
согласился он. -- Это потому, что на тебе слишком толстый
твердый слой. Он мешает тебе слышать, что должен сказать ветер.
-- Слишком толстый твердый слой? -- спросила я недоуменно
и подозрительно. -- Вы имеете в ввиду, что я в грязи?
-- И это тоже, -- ответил он, заставив меня покраснеть. Он
заулыбался и повторил, что я обернута слишком толстым твердым
слоем, и что этот слой не может быть смыт с помощью мыла и
воды, независимо от того, сколько ванн я приму.
-- Ты наполнена рассудочными суждениями, -- пояснил он. --
Они мешают тебе понять то, что я говорю, например, что ты
можешь командовать ветром.
Он смотрел на меня сузившимися критическими глазами.
-- Ну? -- потребовал он нетерпеливо.
Прежде чем я
1000
поняла, что случилось, он ухватил меня за
руки и одним быстрым, плавным движением раскачал и мягко
приземлил. Мне показалось, что я видела его руки и ноги
вытянувшимися, как резиновые ленты. Это был мимолетный образ,
который я тут же объяснила себе как искажение восприятия,
вызванное жарой. Я не стала задерживаться на нем, ибо именно в
тот момент мой взор отвлекла Делия Флорес и ее друзья,
расстилавшие большую полотняную скатерть под соседним деревом.
-- Когда вы добрались сюда? -- спросила я Делию,
поставленная в тупик тем, что не сумела ни увидеть, ни услышать
приближение группы людей.
-- Мы собирались устроить пикник в твою честь, -- сказала
она.
-- Потому что ты присоединилась к нам сегодня, -- добавила
одна из женщин.
-- Как это я присоединилась к вам? -- спросила я,
чувствуя, что мне не по себе.
Не заметив, кто это сказал, я переводила взгляд с одной
женщины на другую, ожидая, что кто-нибудь из них объяснит свои
слова.
Безразличные к моему все возрастающему беспокойству,
женщины были заняты тем, что старались ровно расстелить
полотняную скатерть. Чем дольше я наблюдала за ними, тем
беспокойней становилось у меня на душе. Все вокруг было так
странно для меня. Я легко могла объяснить, почему приняла
приглашение Делии встретиться с целительницей, но совсем не
понимала своих последующих действий. Все происходило так, как
если бы кто-то еще завладел моим разумом и заставлял меня
оставаться здесь, реагировать и говорить вещи, которые я не
хотела бы говорить. А теперь они собираются устроить
празднество в мою честь. Это, мягко говоря, обескураживало. Как
бы упорно я ни размышляла об этом, все равно не могла постичь,
что же я здесь делаю.
-- Я, конечно же, не заслуживаю ничего такого, --
пробормотала я.
Мое немецкое воспитание брало верх. Люди просто забавы
ради не делают что-то для других.
Только после того, как послышался безудержный смех Мариано
Аурелиано, я наконец осознала, что все они уставились на меня.
-- Нет причин так напряженно обдумывать, что произошло с
тобой сегодня, -- произнес он, мягко похлопывая меня по плечу.
-- Мы устроили пикник, потому что нам нравится действовать
экспромтом. А так как сегодня Эсперанса исцелила тебя, моим
друзьям здесь захотелось сказать, что пикник в твою честь. --
Он произнес это небрежно, почти равнодушно, как если бы речь
шла о каких-то пустячных вещах. Но его глаза говорили кое-что
еще. Их взгляд был жестким и серьезным, и, словно это было
жизненно важно, я внимательно слушала его.
-- Для моих друзей радость сказать, что пикник в твою
честь, -- продолжал он. -- Воспринимай это точно так, как они
говорят, -- простодушно и безо всякой подоплеки.
Его взгляд смягчился, когда он внимательно посмотрел на
женщин. Потом он повернулся ко мне и добавил:
-- Я успокою тебя -- пикник проводится совсем не в твою
честь. И тем не менее, -- размышлял он, --он и в твою честь.
Это противоречие, для понимания которого тебе потребуется
совсем немного времени.
-- Я никого не просила что-нибудь делать для меня, --
мрачно сказала я.
В моем поведении появилась чрезвычайная тяжеловесность, --
это происходило всегда, когда мне что-то грозило.
-- Делия привела меня сюда, и я за это благодарна. И я
хотела бы заплатить за каждую оказанную мне услугу, -- добавила
я.
Я была уверена, что оскорбила их. Я знала, что в любую
минуту мне могут предложить убираться отсюда. Это задело бы мое
"я", но это не должно было сильно волновать меня. Я была
напугана и сыта ими по горло.
У меня вызвало удивление и раздражение то, что они не
восприняли меня всерьез. Они смеялись надо мной. Чем злее я
становилась, тем больше веселились они. Они пялились на меня
своими сияющими, смеющимися глазами, как будто я была для них
каким-то неизвестным организмом.
Гнев заставил меня забыть о страхе. Я набросилась на них с
бранью, обвиняя в
1000
том, что меня здесь держат за дуру. Я
изобличала Делию и ее мужа -- не знаю, почему я упорно
объединяла их в пару, -- что они сыграли со мной злую шутку.
-- Ты привела меня сюда, -- сказала я, поворачиваясь к
Делии, -- теперь ты и твои друзья позволяете себе использовать
меня вместо клоуна.
Чем более напыщенно я говорила, тем веселей становились их
улыбки. От жалости к себе, злости и разочарования я была готова
разрыдаться, когда Мариано Аурелиано подошел и встал позади
меня. Он начал говорить со мной как с ребенком. Я хотела
заявить ему, что сама могу позаботиться о себе, что не нуждаюсь
в его симпатии и что я собираюсь домой, когда что-то в его
тоне, в его глазах успокоило меня настолько сильно, что я не
сомневалась в том, что он загипнотизировал меня. И тем не менее
я знала, что это не так.
Непонятным и тревожащим оказалось и то, с какой
внезапностью и насколько полно произошло это изменение. То, что
в обычных условиях заняло бы дни, произошло в мгновение. Всю
мою жизнь я предавалась размышлениям над каждым унижением или
оскорблением -- действительным или вымышленным, -- которое я
испытала. С систематической методичностью я обдумывала их до
тех пор, пока к моему удовлетворению, не становилась ясной
каждая деталь.
Когда я посмотрела на Мариано Аурелиано, я почувствовала в
нем подобие насмешки над моей предыдущей вспышкой. Я с трудом
могла вспомнить, что же вызвало гнев, доведший меня до слез.
Делия потянула меня за руку и попросила помочь другим
женщинам распаковать из разнообразных корзинок, которые они
принесли с собой, фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы и
богато украшенное столовое серебро. Женщины не говорили ни со
мной, ни друг с другом. И только слабые вздохи удовольствия
слетали с их губ, когда Мариано Аурелиано открыл сервировочные
блюда. Там были тамалес, энчиладас, тушеное с перцем горячее
мясо и домашние лепешки. Не пшеничные -- которые были обычными
в Северной Мексике и которые я не очень любила, -- а маисовые
лепешки.
Делия передала мне тарелку с маленькими порциями от
каждого блюда. Я ела так жадно, что закончила раньше всех.
-- Это самая восхитительная еда, которую я когда-нибудь
пробовала, -- выплеснула я свои чувства, подождав в надежде на
добавку несколько секунд.
Но никто мне ничего не предложил. Чтобы скрыть свое
разочарование, я стала высказываться о красоте старинной
кружевной отделки по краям скатерти, вокруг которой мы сидели.
-- Это моя работа, -- сказала женщина, сидящая слева от
Мариано Аурелиано.
Она выглядела старой, с растрепанными седыми волосами,
которые скрывали ее лицо. Несмотря на жару, на ней были длинное
платье, блузка и свитер.
-- Это настоящие бельгийские кружева, -- объяснила она мне
вежливым, мечтательным голосом. Ее длинные, тонкие руки,
мерцающие от украшенных драгоценными камнями колец, любовно
задержались на широкой отделке. Очень подробно она рассказала
мне о своем рукоделии, показывая виды петель и ниток, которые
она использовала для отделки. Иногда я на мгновение улавливала
выражение ее лица сквозь массу волос, но не смогла бы сказать,
как она выглядела.
-- Это настоящее бельгийское кружево, -- повторила она. --
Часть моего приданого. -- Она подняла хрустальный бокал,
сделала глоток воды и добавила:
-- Они тоже часть моего приданого. Это -- хрусталь
Баккара.
У меня не было сомнений, что это так. Восхитительные
тарелки -- каждая из них отличалась от другой -- были из
тончайшего фарфора. Я сомневалась, остались ли замеченными мои
взгляды, бросаемые украдкой, когда женщина, сидевшая справа от
Мариано Аурелиано, приободрила меня.
-- Не пугайся. Возьми посмотреть, -- убеждала она меня. --
Ты среди друзей. -- Усмехаясь, она подняла свою тарелку. --
Лимож, -- произнесла она, потом быстро подняла мою и отметила,
что эта была марки Розенталь.
У женщины были детские, тонкие черты лица. Она была
небольшого роста,
1000
с круглыми черными глазами, обрамленными
густыми ресницами. У нее были черные волосы, переходящие на
макушке в белые. Они были зачесаны назад и собраны в виде
тугого маленького шиньона. В том, как она осаждала меня
прямыми, личными вопросами, ощущалась сила, граничащая у нее с
холодностью.
Я ничего не имела против ее инквизиторского тона. Я
привыкла переносить бомбардировку вопросами, которые задавали
мне мой отец и братья, когда я шла на свидание или начинала
какое-нибудь дело по своему усмотрению. Я возмущалась этим, но
для нашего дома это были нормальные взаимоотношения. Таким
образом, я никогда не училась, как нужно беседовать. Беседа для
меня заключалась в парировании словесных атак и своей защите
любой ценой.
Я была удивлена, что принудительный опрос, которому
подвергла меня эта женщина, не заставил меня почувствовать себя
обороняющейся стороной.
-- Ты замужем? -- спросила женщина.
-- Нет, -- ответила я мягко, но решительно, желая, чтобы
она сменила тему.
-- У тебя есть мужчина? -- настаивала она.
-- Нет у меня никого, -- возразила я, начиная чувствовать,
как во мне стала просыпаться моя старая обороняющаяся личность.
-- Есть ли тип мужчины, к которому ты неравнодушна? --
продолжала она. -- Есть ли какие-то черты личности, которые ты
предпочитаешь в мужчине?
На мгновение мне показалось, что она смеется надо мной, но
она, как и ее подруги, выглядела искренне заинтересованной. Их
лица, выражавшие любопытство и ожидание, успокоили меня. Забыв
о своем воинственном характере и том, что, возможно, эти
женщины настолько стары, что годятся мне в бабушки, я говорила
с ними как с подругами моего возраста, и мы обсуждали мужчин.
-- Он должен быть высоким и красивым, -- начала я. -- У
него должно быть чувство юмора. Он должен быть чувствительным,
но не бессильным. Он должен быть умным, но не интеллектуалом.
Я понизила голос и доверительным тоном добавила:
-- Мой отец обычно говорил, что интеллектуальные мужчины
насквозь слабы и к тому же предатели, все до одного. Мне
кажется, я согласна с моим отцом.
-- Это все, чего бы ты хотела от мужчины? -- спросила
женщина.
-- Нет, -- поторопилась я сказать. -- Прежде всего,
мужчина моей мечты должен быть атлетом.
-- Как твой отец, -- подсказала одна из женщин.
-- Естественно, -- сказала я, обороняясь. -- Мой отец был
великим атлетом, легендарным лыжником и пловцом. -- Ты ладила с
ним? -- спросила она.
-- Прекрасно, -- восторженно ответила я. -- Я обожаю его.
Даже обыкновенные мысли о нем вызывают у меня слезы.
-- Почему же ты не с ним?
-- Я слишком похожа на него, -- объяснила я. -- Во мне
есть что-то такое, что я совсем не могу объяснить или
контролировать и что гонит меня прочь.
-- А что ты скажешь о своей матери?
-- Моя мать. -- Я вздохнула и сделала на мгновение паузу,
чтобы подобрать наилучшие слова для ее описания. -- Она очень
сильная. Она сформировала рассудительную сторону моей души. Ту
часть, которая молчалива и не нуждается в усилении.
-- Ты была очень близка со своими родителями?
-- В душе, -- да, -- ответила я тихо. -- На деле же я
одинока. У меня мало привязанностей.
Затем, как если бы что-то внутри меня прорвалось и вышло
наружу, я раскрыла пороки своей личности, чего я не допускала
даже для себя самой в наиболее интроспективные моменты.
-- Я скорее использую людей, чем накормлю или обласкаю их,
-- сказала я, но сразу же добавила. -- Но я вполне способна
чувствовать любовь.
Со смесью облегчения и разочарования я переводила взгляд с
одного на другого. Казалось, никто из них не придал какого-либо
значения моей исповеди. Женщины продолжали наше общение,
спросив, как бы я охарактеризовала себя -- как храброе существо
или трусливое.
-- Подтверждено, что я труслива, -- заявила я. -- Но, к
несчастью, моя трусость никогда не останавливает меня.
-- Не останавливает от чего? -- допытывалась женщина,
задававшая
1000
вопросы. Ее черные глаза были серьезны, а широкий
разлет ее бровей, подобных линии, нарисованной кусочком угля,
выражал хмурое внимание.
-- От того, чтобы делать опасные вещи, -- ответила я. С
удовольствием отметив, что они, как оказалось, ждут каждого
моего слова, я объяснила, что еще одним из моих серьезных
недостатков является моя замечательная способность попадать в
неприятности.
-- О какой неприятности, в которую ты попала, ты можешь
нам рассказать? -- спросила она. Ее лицо, которое все это время
оставалось мрачным, внезапно осветилось сверкающей, почти
злобной улыбкой.
-- А как насчет неприятности, в которую я попала сейчас?
Я сказала это полушутя, но все же опасаясь, что они могут
неправильно понять мое замечание. К моему удивлению и
облегчению, все они засмеялись и стали выкрикивать возгласы на
манер сельских жителей, которые делают так, когда что-то
дерзкое или смешное поражает их.
-- Как же ты оказалась в Соединенных Штатах? -- задала
вопрос одна из женщин, когда они все затихли. Я пожала плечами,
действительно не зная, что сказать.
-- Я хотела ходить здесь в школу, -- наконец пробормотала
я. -- В Англии я была первой, но мне там не очень нравилось, за
исключением возможности хорошо проводить время. Я действительно
не знаю, что я хочу узнать. Думаю, что я сейчас в поиске
чего-то, хотя и не знаю точно, чего.
-- Это возвращает нас к моему первому вопросу, -- сказала
женщина. Ее тонкое, дерзкое лицо и ее темные глаза оживились и
выглядели по-звериному. -- Ты ищешь мужчину?
-- Думаю, что да, -- согласилась я, раздраженно затем
добавив: -- А какая женщина не делает этого? И почему вы меня
спрашиваете так настойчиво об этом? Вы что-то имеете в виду?
Это что, какой-то тест?
-- Конечно, кое-кого мы имеем в виду, -- вставила Делия
Флорес. -- Но это не мужчина. -- Она и остальные заулыбались и
стали взвизгивать от смеха с таким весельем, что я не смогла
сдержаться и тоже захихикала.
-- В каком-то смысле это тест, -- заверила меня
допытывающаяся женщина, как только все успокоились. Она
помолчала мгновение, ее глаза выражали бдительность и раздумья.
-- Из того, что ты рассказала мне, я могу сделать вывод, что ты
вполне принадлежишь к среднему классу, -- продолжила она и
быстрым движением широко расставила руки в жесте вынужденного
принятия. -- Но чем же еще может быть немецкая женщина,
рожденная в Новом Свете? -- Она гневно смотрела на меня и с
едва скрываемой ухмылкой на губах добавила: -- У людей среднего
класса и мечты среднего класса.
Видя, что я на грани взрыва, Мариано Аурелиано объяснил,
что она задала все эти вопросы потому, что присутствующие
просто интересовались мной. Лишь очень редко у них бывают гости
и едва ли когда-нибудь были среди них молодые.
-- Это не означает, что я должна выносить оскорбления, --
пожаловалась я.
Не обращая внимания на мои слова, Мариано Аурелиано
продолжал оправдывать женщин. Его вежливый тон и успокаивающие
похлопывания по спине расплавили мой гнев точно так, как было
до этого. Его улыбка была такой ангельски трогательной, что у
меня ни на мгновение не возникло сомнений в его искренности,
когда он начал льстить мне. Он сказал, что я являюсь одной из
самых экстраординарных, самых замечательных личностей, которую
они когда-либо встречали. Я была так растрогана, что предложила
ему спросить о чем угодно, что он хотел бы знать обо мне.
-- Ты чувствуешь себя значительной? -- был его вопрос.
Я кивнула.
-- Каждый из нас является очень значительным для самого
себя, -- заявила я. -- Да, я думаю, что я значительна, не в
общем смысле, а по-особенному, для себя.
И я подробно высказалась о позитивном самопонимании,
самоуважении и о том, как жизненно важно укреплять наше
ощущение значительности для того, чтобы быть физически
здоровыми личностями.
-- А что ты думаешь о женщинах? -- спросил он. -- Как ты
думаешь, они более, или менее значит
1000
ельны, чем мужчины?
-- Совершенно очевидно, что мужчины более значительны, --
сказала я. -- У женщин нет выбора. Они должны быть менее
значительными для того, чтобы семейная жизнь катилась, так
сказать, по гладкой дороге.
-- Но правильно ли это? -- настаивал Мариано Аурелиано.
-- Ну, конечно, это правильно, -- заявила я. -- Мужчины по
своей природе являются высшими существами. Именно поэтому они
движут миром. Я была выращена авторитарным отцом, который,
несмотря на то, что воспитывал меня так же свободно, как и моих
братьев, дал мне понять, что определенные вещи не являются
особенно важными для женщины. Вот почему я не знаю, чем я
занимаюсь в школе или чего я хочу от жизни. -- Я посмотрела на
Мариано Аурелиано и беспомощным расстроенным тоном добавила:
-- Я думаю, что я ищу мужчину, который был бы так же
уверен в себе, как мой отец.
-- Она -- простушка! -- вставила реплику одна из женщин.
-- Нет, нет, это не так, -- успокоил всех Мариано
Аурелиано. -- Она просто смущена и так же упряма, как ее отец.
-- Ее немецкий отец, -- подчеркнуто дополнил его м-р
Флорес, выделяя слово немецкий. Он спустился с дерева, как
листок, мягко и бесшумно, и положил себе совершенно немыслимое
количество пищи.
-- Как ты прав, -- согласился и усмехнулся Мариано
Аурелиано. -- Будучи такой же упрямой, как ее немецкий отец,
она просто повторяет то, что слышала всю свою жизнь.
Гнев, нарастающий во мне и ощущаемый как некая
таинственная лихорадка, был вызван не только тем, что они
говорили обо мне, но и тем, что они обсуждали меня так, как
будто я отсутствовала.
-- Она безнадежна, -- сказала другая женщина.
-- Она превосходна для своей роли, -- убежденно защищал
меня Мариано Аурелиано.
М-р Флорес поддержал Мариано Аурелиано. И лишь одна из
женщин, молчавшая до сих пор, глубоким охрипшим голосом
сказала, что я прекрасно подхожу для своей роли.
Она была высокой и стройной. Ее бледное лицо, изможденное
и суровое, обрамлялось заплетенными в косы белыми волосами и
освещалось большими светлыми глазами. Несмотря на ее
поношенную, серого цвета одежду, в ней была какая-то врожденная
элегантность.
-- Как вы все обращаетесь со мной? -- закричала я, не в
силах дальше сдерживать себя. -- Вы что, не понимаете, как это
оскорбительно -- слушать разговоры о себе, как будто меня здесь
нет?
Мариано Аурелиано остановил на мне свой разъяренный
взгляд.
-- Тебя здесь нет, -- сказал он тоном, лишенным каких-либо
эмоций. -- По крайней мере, еще нет. И самое важное, что ты не
идешь в счет. Ни сейчас, ни когда-либо еще.
Я чуть не упала в обморок от гнева. Никто никогда не
говорил со мной так грубо и с таким безразличием к моим
чувствам.
-- Да плевать я на вас всех хотела, проклятые старые
пердуны! -- завопила я.
-- Подумать только! Немецкая провинциалка! -- воскликнул
Мариано Аурелиано, и они все засмеялись.
Я собиралась вскочить и убежать, но Мариано Аурелиано
несколько раз легонько похлопал меня по спине.
-- Ну, ну, -- мурлыкал он, как если бы баюкал малютку
И так же как в прошлый раз, вместо того, чтобы
оскорбиться, что со мной обращаются как с ребенком, я
почувствовала, как мой гнев исчез. Я ощущала счастливую
легкость. Непонимающе покачивая головой, я смотрела на чих и
хихикала.
-- Я училась говорить по-испански на улицах Каракаса, --
сказала я, -- общаясь с подонками. Я умею отвратительно
ругаться.
-- Кажется, тебе только что понравились сладкие тамалес?
-- спросила Делия, закрывая глаза в знак вежливого понимания.
Ее вопрос стал как бы паролем. Допрос прекратился.
-- Конечно, ей понравились! -- ответил за меня м-р Флорес.
-- Только она хочет, чтобы ей положили побольше. У нее просто
ненасытный аппетит. -- Он подошел, чтобы сесть рядом со мной.
-- Мариано Аурелиано превзошел сам себя и приготовил настоящее
чудо.
-- Вы имеете в виду,
1000
что еду готовил он? -- недоверчиво
спросила я. -- У него есть все эти женщины -- и он готовит?
Огорчившись, что мои слова могут быть не так расценены, я
поспешила оправдаться и объяснила, что меня бесконечно удивляет
то, что мексиканец должен готовить, когда в доме есть женщины.
В их смехе звучало понимание и того, о чем я не собиралась
говорить.
-- Особенно, если эти женщины его. Не это ли ты имела в
виду? -- спросил м-р Флорес. Его слова сопровождались общим
смехом.
-- Ты совершенно права, они женщины Мариано. Или, чтобы
быть точнее, Мариано принадлежит им.
Он весело хлопнул себя по колену, затем повернулся к самой
высокой из женщин -- той, которая высказалась лишь однажды, --
и спросил:
-- Почему бы тебе не рассказать ей о нас?
-- Само собой разумеется, у м-ра Аурелиано не может быть
так много жен, -- начала оправдываться я, все еще огорченная
своей оплошностью.
-- Почему бы и нет? -- парировала женщина, и все
засмеялись опять. Это был радостный молодой смех, однако он не
принес мне облегчения. -- Все мы здесь связаны вместе нашей
борьбой, нашей глубокой привязанностью друг к другу и
осознанием того, что друг без друга ничего не возможно, --
сказала она.
-- Не являетесь ли вы частью религиозной группы? --
спросила я голосом, выдававшим возрастающие во мне тревожные
предчувствия. -- Или не принадлежите ли к одному из видов
коммуны?
-- Мы принадлежим силе, -- ответила женщина. -- Мои
компаньоны и я являемся наследниками древней традиции. Мы --
часть мифа.
Не понимая, что она говорит, я быстро взглянула на других:
их взгляды были направлены на меня. Они наблюдали за мной со
смешанным чувством ожидания и веселья.
Я переключила свое внимание на высокую женщину. Она тоже
наблюдала за мной с тем же смущающим меня выражением. Ее глаза
сияли и искрились. Она наклонила свой хрустальный бокал и
изящно отпила воды.
-- Мы все по существу являемся сновидящими, -- объясняла
она тихим голосом. -- Мы все сейчас сновидим, и тот факт, что
ты была приведена к нам, означает, что ты тоже сновидишь с
нами.
Она сказала это настолько спокойно, что я не осознала, что
именно было сказано.
-- Вы имеете в виду, что я сплю и вижу сон вместе с вами?
-- спросила я с насмешливой недоверчивостью и сжала губы, чтобы
сдержать смех, душивший меня.
-- Это не совсем то, что ты делаешь, но довольно близко,
-- подтвердила она.
Не обращая внимания на мое нервное хихиканье, она
продолжала объяснять, что случившееся со мной больше походит на
экстраординарный сон, в котором все они помогают мне
сновидением моего сна.
-- Но это же идио... -- начала говорить, но она взмахом
руки заставила меня замолчать.
-- Мы все сновидим один и тот же сон, -- убеждала она
меня.
Она, казалось, не помнила себя от радости из-за того, что
я с трудом что-либо понимаю.
-- А как насчет той восхитительной пищи, которую я только
что съела? -- спросила я, поглядывая на пятна, оставшиеся на
моей блузке от капель соуса из перца. Я показала ей эти пятна.
-- Это не может быть сном. Я съела эту пищу! -- настаивала я
громким возбужденным тоном. -- Да! Я сама ее съела.
Она оставалась хладнокровной и спокойной, как будто
ожидала именно такого взрыва эмоций. -- А как насчет того, что
мистер Флорес поднял тебя на вершину эвкалипта? -- спокойно
спросила она.
Я собиралась ответить, что он поднял меня не на верхушку
дерева, а лишь на ветку, когда она прошептала:
-- Ты думала об этом?
-- Нет. Я не думала, -- раздраженно сказала я.
-- Конечно, ты не думала, -- согласилась она, понимающе
кивая головой, как если бы она была осведомлена, что я
постоянно помнила о том, что даже самая низкая ветка любого из
окружающих нас деревьев была недоступна с земли. Тогда она
объяснила, что причина, по которой я не думала об этом,
заключена в том, что во сне мы не рациональны.
-- В сновидении мы можем то
1000
лько действовать, --
подчеркнула она.
-- Подождите минутку, -- прервала я ее. --Я, возможно,
несколько ошеломлена, я допускаю это. В конце концов, вы и ваши
друзья -- самые странные люди, которых я когда-либо встречала.
Но сейчас я бодрствую, как только могу.
Видя, что она смеется надо мной, я завопила:
-- Это не сон!
Незаметным кивком головы она дала знак м-ру Флоресу,
который одним быстрым движением взял меня за руку и оказался со
мной на макушке ближайшего эвкалипта. Мы сидели там мгновение,
и прежде чем я смогла что-нибудь сказать, он перенес меня назад
на землю, на то же самое место, где я сидела раньше.
-- Ты видишь, что я имела в виду? -- задала вопрос высокая
женщина.
-- Нет, не вижу, -- завопила я, считая, что у меня была
галлюцинация. Страх перешел в ярость, и я выпустила поток самых
отвратительных проклятий. Моя ярость поутихла, и, охваченная
волной жалости к себе, я начала плакать.
-- Как вы обращаетесь со мной, люди? -- спрашивала я в
промежутках между всхлипываниями. -- Вы подложили что-то в еду?
В воду?
-- Мы ничего подобного не делали, -- доброжелательно
сказала высокая женщина. -- Ты ни в чем таком не нуждается...
Я едва слышала ее. Мои слезы были как некая темная тонкая
вуаль. Они затуманивали ее лицо и делали неясными ее слова.
-- Держись, -- я услышала произнесенное ею слово, хотя не
могла больше видеть ни ее, ни ее друзей. -- Держись, не
просыпайся пока.
В ее тоне было что-то столь неотразимое, что я знала: сама
моя жизнь зависит от возможности увидеть ее опять. С помощью
некоей неизвестной и совершенно неожиданной силы я прорвалась
сквозь вуаль своих слез.
Я услышала тихий хлопающий звук, а потом увидела их. Они
улыбались, а их глаза сияли так сильно, что, казалось, зрачки
горят каким-то внутренним огнем. Я сперва извинилась перед
женщинами, а потом перед обоими мужчинами за дурацкую вспышку.
Но они будто бы и не слышали о ней. Они сказали, что я
выполняла все исключительно хорошо.
-- Мы являемся живыми частями мифа, -- сказал Мариано
Аурелиано, затем вытянул свои губы и подул в воздух. -- Ветром
я пригоню тебя к тому, кто сейчас держит миф в своих руках. Он
поможет тебе уяснить все это.
-- И кто же это может быть? -- дерзко спросила я.
Я собиралась спросить, не окажется ли он таким же упрямым,
как мой отец, но меня отвлек Мариано Аурелиано. Он все еще дул
в воздух. Его белые волосы стояли дыбом. Щеки надулись и
покраснели.
Как бы в ответ на его усилия, слабое дуновение ветерка
вызвало шелест эвкалиптов. Он кивнул, явно начиная осознавать
мое смущение и невысказанные мысли. Он нежно повернул меня,
пока я не оказались лицом к горам Бакатете.
Бриз превратился в ветер, настолько резкий и холодный, что
стало больно дышать. С невероятной гибкостью и раскованностью в
движениях высокая женщина встала, схватила меня за руку и
потянула за собой вдоль вспаханной борозды. Внезапно мы
остановились в центре поля. Я могла бы поклясться, что своими
вытянутыми руками она привлекала вихри сухих опавших листьев,
вращающиеся вдалеке.
-- Во сне все возможно, -- прошептала она.
Смеясь, я широко раскрыла руки, чтобы привлечь ветер.
Листья танцевали вокруг нас с такой силой, что все расплывалось
перед глазами. Высокая женщина внезапно исчезла. Ее тело,
казалось, растворялось в красноватом свете, пока совсем не
исчезло из моего поля зрения. А потом чернота заполнила мою
голову.


Глава 3

В то время я была абсолютно неспособна определить,
происходил этот пикник на самом деле или это было только во
сне. Я не могла восстановить последовательность событий с того
момента, когда заснула в комнате целительницы. Следующим моим
ясным воспоминанием была моя беседа с Делией у стола в той же
комнате.
Привыкшая к тому, что такого рода провалы в памяти
случались со мной с самого детства, я сразу не придала большого
значения всем этим несоответствиям.
1000
Ребенком, страстно желая
заняться игрой, я часто полусонной вставала с постели и
выскальзывала из дома через оконную решетку. Часто я
окончательно просыпалась лишь на рыночной площади, играя с
другими детьми, которых отправляли спать не так рано.
У меня не было ни малейшего сомнения в том, что этот
пикник был в действительности, хотя я и не знала, как поместить
его в последовательность временных событий. Я попыталась
сосредоточиться и восстановить эти события, но меня испугала
сама возможность возобновления моих детских провалов памяти. Я
осторожно спросила Делию о ее друзьях, но она не захотела об
этом говорить. Тогда я спросила ее о сеансе лечения, который
по-прежнему считала сновидением.
-- У меня был такой сложный сон о целительнице, --
осторожно начала я. -- Она не назвала своего имени, но убедила
меня в том, что она вылечит меня от ночных кошмаров.
-- Это был не сон, -- сказала Делия, и в ее тоне ясно
прозвучало неудовольствие.
Она посмотрела на меня так пристально, что я стала
нервничать и у меня даже возникло желание уйти.
-- Целительница не назвала тебе своего имени, --
продолжала она. -- Но она безусловно излечила тебя от
расстройств сна.
-- Но это был сон, -- продолжала настаивать я. -- В моем
сновидении целительница была размером с ребенка. Она просто не
могла быть настоящей.
Делия взяла со стола стакан воды, но пить не стала. Она
начала вращать его, вращала его снова и снова, но не пролила ни
капли. Она смотрела на меня, ее глаза сверкали.
-- Целительница передала тебе впечатление, что она
маленькая, -- только и всего, -- сказала она, кивнув самой
себе, словно эти слова только что возникли внутри нее и она
сочла их убедительными. Она выпила воду небольшими глотками,
издавая негромкие звуки, и ее глаза стали добрыми и
задумчивыми. -- Ей пришлось стать маленькой, чтобы исцелить
тебя.
-- Ей пришлось стать маленькой? Ты имеешь в виду, что я
просто видела ее как маленькую?
Делия кивнула еще раз и, наклонившись ко мне, прошептала:
-- Видишь ли, ты сновидела. Хотя это был не сон.
Целительница на самом деле пришла и исцелила тебя, но ты
находилась не там, где сейчас.
-- Перестань, Делия, -- возразила я. -- О чем ты говоришь?
Я знаю, что это был сон. Я всегда осознаю, что сплю, даже если
сновидения кажутся мне совершенно реальными. Разве ты не
помнишь, что именно в этом и состояла моя проблема?
-- Может быть, теперь, когда она исцелила тебя, это уже не
расстройство, а твой талант, -- предположила Делия, улыбаясь.
-- Но вернемся к твоему вопросу: целительнице пришлось
сделаться маленькой, подобной ребенку, потому что когда впервые
начались твои кошмары, ты была еще совсем маленькая.
Ее утверждение было таким необычным, что я не смогла даже
рассмеяться.
-- И сейчас я уже здорова? -- спросила я в шутку.
-- Конечно, -- уверила она меня. -- В сновидениях
исцеление происходит очень легко, почти без усилий. Но очень
трудно заставить людей сновидеть.
-- Трудно? -- спросила я, и мой голос прозвучал резко,
чего я сама не ожидала. -- У каждого есть сновидения. Мы все
должны спать, разве не так?
Делия подняла глаза к потолку, затем снова посмотрела на
меня и произнесла:
-- Я говорю не об этих снах. Это обычные сны. У сновидения
есть цель; в то время как обычные сны не имеют никакой цели.
-- У них есть цель! -- горячо возразила я, после чего
стала долго объяснять ей психологическое значение сновидений. Я
начала цитировать труды по психологии, философии и искусству.
Делия ничуть не была поражена моими познаниями. Она была
вполне согласна с тем, что обычные сны необходимы, чтобы
поддерживать умственное здоровье, но настаивала на том, что она
имеет в виду совсем другое.
-- У сновидений есть цель; у обычных снов ее нет, -- снова
повторила она.
-- Какова же эта цель, Делия? -- спросила я, уступая.
Она отвернула
1000
свое лицо в сторону, как если бы хотела
спрятать его от меня. Мгновение спустя она снова смотрела на
меня. Что-то холодное и отстраненное появилось в ее глазах, и
такое изменение настроения было настолько безжалостным, что я
испугалась.
-- Сновидение всегда имеет практическую цель, --
провозгласила она. -- Оно может служить сновидящему
непосредственно или для каких-то более сложных целей. Тебе оно
понадобилось, чтобы избавиться от расстройств сна. Ведьмам на
пикнике оно позволило узнать твою сущность. Мне оно помогло
спрятаться от сознания патрульного иммиграционной службы, когда
тебя попросили показать твою маршрутную карту туриста.
-- Пытаюсь понять, о чем ты говоришь Делия, --
нерешительно произнесла я. -- Означает ли это, что одни люди
могут загипнотизировать других вопреки их воле?
-- Называй это как хочешь, -- сказала она.
В ее лице появилось спокойное безразличие, которое
почему-то понравилось мне.
-- Вот что ты так и не смогла понять до сих пор: ты
совершенно без усилий можешь войти в то, что ты назвала
гипнотическим состоянием. Я называю это "сновидением" --
сновидение, которое не является сном, сновидение, в котором ты
можешь сделать все, что твоя душа пожелает.
Делия почти передала мне это ощущение, но у меня не было
слов, чтобы сформулировать свои мысли и чувства. Ошеломленная,
я смотрела на нее. Неожиданно мне вспомнилось одно событие из
моей юности. Когда меня наконец допустили к занятиям по
вождению на отцовском джипе, я изрядно удивила собственную
семью, продемонстрировав, что уже хорошо умею водить машину.
Годами л проделывала это в своих снах. С удивившей меня
уверенностью я взялась вести машину по старой дороге из
Каракаса в Ла Гуэйру, портовый город. Я обдумывала, следует ли
мне рассказать об этом эпизоде Делии, но вместо этого задала ей
вопрос о росте целительницы.
-- Она -- женщина невысокая. Хотя и не такая маленькая,
какой ты ее видела. В своем целительном сновидении она
предположила, что для твоей пользы ей надо стать маленькой, и
сделала себя маленькой. В этом сущность магии. Чтобы передать
впечатление о чем-то, ты должна стать этим.
-- Разве она волшебница? -- спросила я, ожидая ответа.
Мысль о том, что все они работают в цирке, принимая
участие в каком-то магическом представлении, неоднократно
приходила мне в голову. Я считала, что это объяснило бы многое
относительно них.
-- Нет. Не волшебница, -- сказала Делия. -- Она маг.
Делия посмотрела на меня так насмешливо, что мне стало
стыдно за свой вопрос.
-- Волшебники участвуют в своем шоу, -- пояснила она,
многозначительно глядя на меня. -- Маги находятся в мире, не
являясь частью этого мира. Долгое время она молчала, затем с ее
уст сорвался вздох.
-- Тебе бы хотелось сейчас увидеть Эсперансу? -- спросила
она.
-- Да, -- ответила я нетерпеливо. -- Я бы очень этого
хотела.
У меня закружилась голова от самой возможности того, что
целительница была реальностью, а не сном. Я не очень-то
доверяла Делии. Мои мысли как обезумели: неожиданно я
вспомнила, что целительница в моем сновидении назвала свое имя
-- Эсперанса.
Я так углубилась в собственные мысли, что не заметила, как
Делия заговорила.
-- Извини, что ты сказала?
-- Единственный способ, с помощью которого ты можешь все
это осознать, -- это позвать сновидение назад, -- продолжала
она.
Мягко смеясь, она повела рукой так, словно кого-то
приглашала войти.
Ее слова не имели для меня никакого смысла. ? уже стала
обдумывать еще одну мысль. Эсперанса была реальной. И я была
уверена, что она собирается все мне объяснить. Кроме того, ее
не было на пикнике; она не считала меня противной, как другие
женщины. Я питала смутную надежду на то, что Эсперанса
понравится мне, и это восстановило бы мое доверие. Чтобы скрыть
свои чувства от Делии, я сказала ей, что мне очень хочется
увидеть це
1000
лительницу.
-- Мне хотелось бы поблагодарить ее и, конечно, заплатить
за то, что она сделала для меня.
-- Все уже оплачено, -- сказала Делия.
Насмешливый блеск ее глаз ясно показывал, что она была
посвящена в мои мысли.
-- Что значит оплачено? -- спросила я ее невольно резким
тоном. -- Кто заплатил за все это?
-- Это трудно объяснить. -- Делия начала говорить с
какой-то отстраненной мягкостью, что меня мгновенно успокоило.
-- Все началось на вечеринке у твоего друга в Ногалесе. Я
сразу же заметила тебя.
-- В самом деле? -- удивленно спросила я, страстно ожидая
услышать комплименты о моем тщательно и со вкусом подобранном
туалете.
Наступила неприятная тишина. Я не могла видеть глаза
Делии, скрытые за полуприкрытыми веками. Было нечто совершенно
спокойное, хотя и странным образом тревожащее в ее голосе,
когда она заговорила о том, что всякий раз, когда я собиралась
поговорить с бабушкой моего друга, я выглядела отсутствующей и
рассеянной, как если бы спала.
-- Отсутствующей и рассеянной -- это слабо сказано, --
сказала я. -- Тебе не понять, через что я прошла, как пыталась
убедить эту старую леди в том, что не являюсь воплощением
дьявола.
Делия, казалось, совсем не слышала меня.
-- В мгновение ока я поняла, что у тебя есть огромные
способности к сновидению,-- продолжала она. -- Поэтому я
следовала за тобой по всему дому и смотрела, как ты действуешь.
Ты совершенно не осознавала того, что делаешь и что говоришь. И
хотя ты все делала отлично: говорила, и смеялась, и лгала, у
тебя крыша ехала от того, что ты всем хотела нравиться.
-- Ты называешь меня лгуньей? -- спросила я шутя, но была
не в силах скрыть свою обиду.
Я начинала сердиться. Чтобы скрыть это, я стала смотреть
на стоявший на столе кувшин с водой, пока это грозное
настроение не прошло.
-- Я не осмелилась бы назвать тебя лгуньей, -- достаточно
помпезно произнесла Делия. -- Я назвала тебя сновидящей.
В ее голосе ощущалась торжественность, но глаза светились
радостью и, вместе с тем, добродушным злорадством, когда она
произнесла:
-- Маги, которые воспитали меня, говорили, что не имеет
значения, что ты говоришь, если у тебя есть сила сказать это.
Ее голос выражал такой энтузиазм и одобрение, что я была
уверена в том, что кто-то за дверью слушает наш разговор.
-- И способ получить эту силу -- сновидение. Ты не знала
об этом, потому что делала это естественно, но когда ты в
трудном положении, твой ум немедленно попадает в сновидение.
-- А тебя воспитывали маги, Делия? -- спросила я, чтобы
сменить тему.
-- Конечно, -- объявила она таким тоном, словно это была
самая естественная вещь в мире.
-- Твои родители были магами?
-- О нет, -- сказала она и хихикнула. -- Однажды маги
нашли меня и взялись за мое воспитание.
-- Сколько тебе было тогда лет? Ты была ребенком?
Делия залилась смехом так, словно этот мой вопрос был
самой смешной шуткой в мире.
-- Нет, я не была ребенком, -- сказала она. -- В ту пору,
когда они нашли меня и взялись за мое воспитание, мне,
возможно, было столько же лет, сколько тебе сейчас.
-- Что тогда значит "они взялись за твое воспитание"?
Делия смотрела на меня, но ее глаза меня не видели. Мне
показалось, что она не слышит, или, если слышит, то не
собирается отвечать. Я повторила свой вопрос. Она пожала
плечами и улыбнулась.
-- Они воспитывали меня, как воспитывают ребенка, --
наконец сказала она. -- Не имеет значения, сколько тебе лет: в
их мире ты всегда ребенок.
Неожиданно я испугалась того, что нас могут подслушать. Я
посмотрела через плечо и прошептала:
-- Кто эти маги, Делия?
-- Очень трудный вопрос, -- задумчиво сказала она. -- Мне
кажется, что я не в состоянии даже начать отвечать на него.
Все, что я могу сказать о них, -- так это то, что именно они
говорили мне: для того, чтобы тебе верили, никогда не следует
лгать.
-- Тогда почему же чел
1000
овек лжет? -- спросила я.
-- Чтобы получить совершенное удовольствие от этого, --
быстро ответила Делия.
Затем она встала со стула и направилась к двери, ведущий
во двор. Но прежде чем выйти за дверь, она повернулась ко мне и
с улыбкой произнесла:
-- Разве тебе не знакомо высказывание -- "Если ты не
лжешь, чтобы тебе верили, тогда можешь говорить все что хочешь,
не обращая внимания на то, что другие о тебе думают"?
-- Я никогда не слышала такого высказывания.
Я подумала, что она выдумала его; эта фраза каким-то
образом содержала ее отпечаток.
-- Кроме того, я не понимаю смысла того, о чем ты
попыталась мне сказать, -- натянуто добавила я.
-- Я была уверена в этом, -- сказала она, смотря на меня
сквозь прядь своих черных волос. Она кивком пригласила меня
следовать за собой. -- Пойдем и встретимся с Эсперансой.
Я вскочила и бросилась за ней, но возле двери внезапно
остановилась. Мгновенно ослепленная ярким светом снаружи, я
остановилась, пытаясь понять, что произошло. Казалось, с тех
пор, как я бежала за м-ром Флоресом по полю, не прошло и
минуты. Солнце, как и тогда, находилось в зените.
Я увидела, как мелькнула красная юбка Делии, когда она
поворачивала за угол. Я бросилась за ней через каменную арку,
ведущую в очаровательный патио.
В первый момент я не увидела ничего, настолько силен был
контраст между ослепительным солнечным светом и глубокой тенью
патио. Затаив дыхание, я остановилась, абсолютно спокойная,
вдыхая в себя влажный воздух, наполненный ароматами цветущих
апельсинов, жимолости и душистого горошка. Нити, казалось,
спускались с небес, а душистый горошек на них казался ярким
красочным гобеленом среди листвы деревьев, кустарников и
папоротника.
Целительница, которую я видела раньше во сне, сидела в
кресле-качалке в центре патио. Она была намного старше Делии и
женщин на пикнике, хотя откуда мне это было известно, я сказать
не могу. Она раскачивалась в кресле взад-вперед с видом сонной
отрешенности. Я ощутила, что все мое существо охватила
мучительная боль, ибо возникла иррациональная убежденность в
том, что ее раскачивания все дальше и дальше удаляют ее от
меня. По мере того, как я продолжала смотреть на нее, меня
стала поглощать волна страдания и непередаваемого одиночества.
Я захотела пересечь дворик и коснуться, удержать ее, но что-то
в темном орнаменте мощеного дворика, выложенном самым
замысловатым образом, удержало меня на месте.
-- Эсперанса, -- наконец прошептала я таким слабым
голосом, что сама себя еле услышала.
Она открыла глаза и улыбнулась, совсем не удивившись,
словно уже ждала меня. Она встала и направилась ко мне. Ростом
она была намного выше ребенка, почти одного со мной, -- 5 футов
и 2 дюйма. Она была худая и хрупкая, хотя излучала такую силу,
что я почувствовала себя ничтожной и съежилась.
-- Как я рада снова тебя видеть, -- в ее голосе
чувствовалась искренность. Она пригласила меня взять один из
бамбуковых стульев и сесть рядом.
Когда я осмотрелась, то увидела много женщин, в том числе
и Делию. Все они сидели на бамбуковых стульях, полускрытые
кустарником и деревьями; к тому же они как-то странно смотрели
на меня. Некоторые улыбались, а остальные продолжали есть
темале (temale -- мексиканское блюдо из рубленого мяса;
красного перца и т.д., приготовленное на пару в листьях маиса
(прим. перев.)), держа тарелки в руках.
В этом приглушенном зеленом свете патио, несмотря на такое
мирское занятие -- еду, -- эти женщины казались
нематериальными, воображаемыми. Хотя каждая из них была видна
неестественно ярко, но вместе с тем -- неотчетливо. Казалось,
что они погружены в этот зеленоватый полумрак, который был
рассеян между всеми нами как прозрачный туман. В моем уме
возникла мимолетная, но ужасная идея о том, что я попала в дом,
населенный духами.
-- Хочешь поесть? -- спросила Эсперанса. -- Делия
приготови
1000
ла очень вкусное блюдо, ты даже не можешь себе
представить, какое вкусное.
-- Нет, спасибо, -- промямлила я голосом, показавшимся мне
чужим.
Увидев ее вопрошающее лицо, я слабо добавила:
-- Я не голодна.
Я так нервничала и была так возбуждена, что даже если бы
умирала с голода, то не смогла бы проглотить и крошки.
Эсперанса, похоже, почувствовала мой страх. Она
наклонилась ко мне и успокаивающе похлопала по руке.
-- Что именно ты хотела узнать?
-- Я подумала, что видела тебя во сне, -- выпалила я, но,
заметив смех в ее глазах, добавила:
-- А сейчас я сновижу?
-- Да, но ты не спишь, -- ответила она, медленно и четко
выговаривая слова.
-- Но как я могу сновидеть и не спать?
-- Некоторым женщинам легко удается проделывать это, --
продолжала она. -- Они сновидят, но не спят. Ты -- одна из них.
Другие целую жизнь учатся этому.
В ее голосе я ощутила оттенок восхищения, хотя мне это не
польстило. Наоборот, я еще больше заволновалась.
-- Но как возможно сновидеть и не спать? -- продолжала
настаивать я.
-- Если бы я объяснила тебе, как это возможно, то ты все
равно бы не поняла, -- произнесла она. -- Прими мои слова
такими, как есть, и отложи их до того, как время даст тебе свои
объяснения. -- И снова она похлопала меня по руке и добро
улыбнулась. -- В настоящий момент тебе просто нужно знать, что
для тебя я -- это та, кто приносит сновидения.
Я не считала, что этого достаточно, но не осмелилась об
этом сказать. Вместо этого я спросила:
-- Проснулась ли я в тот момент, когда ты исцеляла меня от
кошмаров? И сновидела ли я тогда, когда сидела на поле вместе с
Делией и другими?
Эсперанса долгое время разглядывала меня, а затем мудро
кивнула, словно решилась открыть мне величайшую истину.
-- Ты слишком глупа, чтобы увидеть тайну того, чем мы
занимаемся.
Она произнесла это так отстраненно, так неосуждающе, что
во мне не возникло ни обиды, ни желания попытаться опровергнуть
ее слова.
-- Но ты сможешь помочь мне увидеть это, правда? --
страстно попросила я.
Остальные женщины захихикали. Это скорее напоминало шепот,
раздававшийся вокруг меня, приглушенный хор. Создалось
впечатление, что звук исходит не от женщин, а от теней этого
патио. Это было не хихиканье, а скорее шелест, деликатное
напоминание, которое заставило меня не только растерять все мои
возражения, -- исчезли и тревожащие меня сомнения. Теперь без
тени сомнения я знала, что я бодрствовала и сновидела
одновременно. Это было знание, которое я не могу объяснить. Это
было нечто, невыразимое словами.
Однако уже спустя несколько мгновений я ощутила
необходимость проанализировать свое понимание, поместить его в
определенную логическую схему.
Эсперанса смотрела на меня с явным удовольствием. Затем
она сказала:
-- Я хочу объяснить тебе, кто мы и чем занимаемся.
Она предварила свои объяснения предостережением,
предупредив меня, что в то, о чем она собирается рассказать
мне, будет трудно поверить. Поэтому я должна буду остановить
собственные суждения и слушать ее, не перебивая и не задавая
вопросов.
-- Ты способна это сделать?
-- Естественно, -- выпалила я в ответ.
Мгновение она молчала и глаза ее мысленно оценивали меня.
Она должна была ощутить мою неуверенность и вопрос, который
готов был сорваться с моих губ.
-- Не то чтобы я просто не хотела отвечать на твои
вопросы,-- продолжала она. -- Но именно сейчас ты не в
состоянии понять ответ.
Я кивнула, но не в знак согласия, а испугавшись, что если
я хотя бы пикну, она вообще прекратит говорить.
Голосом, скорее напоминающим нежный шепот, она поведала
мне нечто невероятное и удивительное. Она сказала, что является
духовным наследником магов, живших в долине Оахака за много
тысяч лет до прихода испанских конкистадоров.
Долгое время Эсперанса молчала. Глаза, взгляд которых
остановился на многоцветном душистом горо
1000
шке, казалось,
ностальгически погрузились в прошлое. -- Я называю часть
деятельности этих магов, имеющую к тебе отношение, сновидением,
-- продолжала она.-- Этими магами были мужчины и женщины,
обладавшие необычными силами сновидения, и они делали такое,
что невозможно себе представить.
Обхватив колени руками, я слушала рассказ Эсперансы. Она
была удивительной рассказчицей и обладала прекрасной мимикой.
Ее лицо менялось с каждым поворотом линии ее рассказа.
Временами это было лицо молодой женщины, временами -- старухи,
временами -- мужчины или невинного и шаловливого ребенка.
Она рассказала, что много тысяч лет тому назад мужчины и
женщины обладали знанием, которое позволяло им выскальзывать за
пределы нашего обычного мира и возвращаться обратно. И потому
они разделили свою жизнь на две части: день и ночь. Днем они
занимались тем же, что и остальные: они были заняты обычной,
необходимой повседневной работой. Однако ночью они становились
сновидящими. Они систематически сновидели сновидения, что
разрушило границы того, что мы считаем реальностью.
Она снова остановилась, словно давая мне возможность
осознать ее слова.
-- Используя в качестве покрова темноту, -- продолжала
она, -- они достигли невообразимого; они научились сновидеть во
время бодрствования.
Предвидя вопрос, который я собиралась задать, Эсперанса
пояснила, что сновидеть-наяву означает, что они погружали себя
в сновидение, которое давало им энергию, необходимую для
свершения подвигов, которые потрясали ум, поскольку в это время
они были полностью сознательны и бодрствовали.
Из-за привычки к достаточно агрессивной манере общения мне
не удалось развить в себе способность долго слушать
собеседника. Если у меня не было возможности вмешаться с
прямыми и атакующими вопросами, то любое словесное общение,
каким бы интересным оно ни казалось, было для меня
бессмысленным. Не имея возможности возражать собеседнику, я
становилась беспокойной. Мне до смерти хотелось прервать
Эсперансу. У меня возникли вопросы, но совсем не потому, что у
меня не было ответов. Не необходимость получить ответ служила
основанием обуревавшего меня желания прервать рассказ
Эсперансы. Мне просто хотелось уступить собственному желанию
получить от нее ответную вспышку, и тогда бы я снова
чувствовала себя нормально.
Как бы зная о моих ощущениях, Эсперанса на миг взглянула
на меня и подала мне знак говорить. А может быть, мне
показалось, что она дала мне такую команду. Я открыла рот,
чтобы что-то сказать, -- как обычно, все, что придет в голову,
даже не связанное с темой разговора. Но я не смогла произнести
ни слова. Я старалась что-то сказать, но получались звуки,
напоминающие полоскание горла водой, что привело в восторг
женщин на заднем плане.
Эсперанса продолжала свой рассказ, словно и не заметив
этих моих тщетных усилий. Меня безгранично удивило, что она
безраздельно владела моим вниманием. Она сказала, что источник
знания магов можно понять только используя легенды.
Высшая сущность из сострадания к ужасной обязанности
человека -- к тому, что им руководит голод и инстинкт
продолжения рода, -- подарила ему способность сновидеть и
обучает тому, как использовать свои сновидения.
-- Легенды, конечно, рассказывают об истине
завуалированно, -- продолжала она. -- Им удалось замаскировать
истину потому, что человек убежден, что это просто сказки.
Легенды о людях, превратившихся в птиц или ангелов, -- вот
примеры такой замаскированной истины, и они могут казаться
фантазиями или заблуждениями первобытного или больного разума.
Поэтому задачей магов на протяжении тысячелетий было
создание новых легенд и раскрытие замаскированной истины в
старых легендах.
Здесь на сцену выходят сновидящие. Женщинам лучше удается
сновидеть. У них есть способность отказаться от себя,
способность позволить всему случа
1000
ться.
Женщина, обучавшая меня сновидениям, могла удерживать
двести сновидений.
Эсперанса внимательно посмотрела на меня, как бы оценивая
мою реакцию. Я совсем остолбенела, ибо совершенно не понимала,
о чем она говорит. Она объяснила, что удерживать сновидение
означает, что человек может сновидеть нечто конкретное о самом
себе и может войти в это сновидение, когда захочет. Ее
наставница, как утверждала она, могла войти по желанию в двести
отдельных видений себя самой.
-- Женщины -- бесподобные сновидящие, -- уверяла меня
Эсперанса. -- Женщины очень практичны. Чтобы удерживать
сновидение, нужно быть очень практичным, поскольку сновидение
должно содержать практические аспекты снов человека. Любимым
сновидением моей наставницы было то, в котором она сновидела
себя как сокола. Еще одним было сновидение совы. Поэтому, в
зависимости от времени суток, она могли быть одним из них, и
поскольку она сновидела-наяву, он, на самом деле полностью и
была соколом или совой.
В ее голосе и ее глазах было столько искренности и
убеждения, что я оказалась полностью во власти ее чар. Ни на
секунду я не сомневалась в ее словах. В ту минуту ничто из
того, о чем она говорила, не казалось мне необычным.
Затем она пояснила мне, что для того, чтобы достичь
сновидений такого рода, женщина должна следовать железной
дисциплине. Она наклонилась ко мне и конфиденциально, как бы не
желая того, чтобы ее услышали другие, сказала:
-- Железной дисциплиной я называю не тщательное соблюдение
любого рода распорядка, как раз наоборот, это означает, что
женщины .должны разрушить любой распорядок, которого от них
ожидают.
-- Так они поступают в юности, -- подчеркнула она. -- И
что самое важное -- в силу своей девственности, не прибегая к
силе. Часто, когда женщина уже достаточно стара, чтобы
продолжать оставаться женщиной, она считает, что пришло время
заняться мирскими или ино-мирскими мыслями и действиями. Как бы
мало она ни хотела и насколько бы ни было малым то, во что она
хотела бы поверить, ей ничего так и не удастся достичь.
Она мягко похлопала меня по животу, словно играла на
барабане.
-- Тайна силы женщины в ее матке.
Эсперанса утвердительно кивнула, словно на самом деле
услышала тот глупый вопрос, который появился у меня в голове:
-- В ее матке?
-- Женщина, -- продолжала она, -- должна начать с того,
чтобы сжечь свою матрицу. Она не может служить плодоносящей
почвой, ожидающей оплодотворения мужчиной, повинуясь повелению
Бога.
Она посмотрела на меня пристально, улыбнулась и спросила:
-- Ты, случайно, не религиозна?
Я покачала головой. Говорить я не могла. Мое горло
настолько сжалось, что я едва могла дышать. Я оцепенела от
страха и удивления, но не столько от ее слов, сколько от
перемен в ее лице. Спроси меня, и я не могла бы ответить, когда
именно это началось, но внезапно ее лицо стало молодым и
сияющим; внутри нее как бы вспыхнула внутренняя жизнь.
-- Прекрасно! -- воскликнула Эсперанса. -- Значит, тебе не
придется бороться с верованиями, -- подчеркнула она. -- Их
победить очень трудно. Меня воспитывал правоверный католик. Я
чуть не умерла, когда мне пришлось изменять свое отношение к
религии.
Она вздохнула. Ее голос, некоторое время звучавший
печально, снова стал нежным, когда она добавила:
-- Но это несравнимо с той битвой, в которую мне пришлось
вступить до того, как я стала настоящей сновидящей.
Тяжело дыша, я терпеливо ожидала, пока очень приятное
ощущение, подобное слабому электрическому току, не разольется
по всему моему телу. Я уже предвкушала рассказ об ужасном
сражении с наводящими ужас созданиями. Мне едва удалось скрыть
свое разочарование, когда она сказала, что ей пришлось вступить
в битву с самой собой.
-- Чтобы стать сновидящей, я должна была покорить себя (а
также эго (англ. -- self) (прим. перев.)), -- пояснила
Эсперанса. -- Вроде пустяк, но нет
1000
ничего тяжелее этого. Мы,
женщины, самые несчастные пленники своего "я". Это "я"-- наша
тюрьма. Наша тюрьма создана из команд и ожиданий, которые
обрушиваются на нас с самого момента рождения. Если родился
первенец, и это мальчик, тогда это праздник. Но если же это
девочка, тогда пожимают плечами и говорят: "Все нормально. Я
все же буду любить ее и сделаю для нее все".
Из уважения к этой старой женщине я не могла смеяться
громко. Никогда я не слышала ничего подобного. Я считала себя
независимой, но в свете того, что говорила Эсперанса, я была
ничем не лучше остальных женщин. Вопреки своему обычному
способу реагирования на такого рода идеи, я была с ней
согласна. Я всегда осознавала, что предварительным условием
того, что я женщина, является то, что я зависима. Мне всегда
говорили, что женщине очень повезло, если ее настолько желает
мужчина, что ради нее будет делать многое. Мне говорили, что
для меня как для женщины унизительно самой делать что-то, что
мне и так могут дать. В меня вбили, что место женщины дома,
рядом с мужем и детьми.
-- Как и тебя, меня воспитывал авторитарный, хотя и
снисходительный отец, -- продолжала Эсперанса. -- Как и ты, я
считала себя свободной. Для меня понять путь магов -- что
свобода не означает быть самой собой -- было равносильно тому,
чтобы убить себя. Быть собой для меня означало утверждать себя
как женщину. И осуществление этого занимало все мое время, мои
усилия и энергию.
Маги, наоборот, понимали свободу как способность совершать
невозможное, неожиданное -- сновидеть сновидение, не имеющее
основания, реальности в повседневной жизни. -- Ее голос снова
превратился в шепот, и она добавила: -- Знание магов -- это то,
что волнующе и ново. Вообразить, что женщине нужно изменить
себя и стать сновидящей.
Эсперанса сказала, что если бы ей не удалось победить
себя, то это вернуло бы ее к жизни обычной женщины, той жизни,
которую уготовили для нее родители. Жизни, состоящей из
поражений и унижений. Жизни, лишенной тайны. Жизни,
предопределенной привычкой и традицией.
Эсперанса ущипнула меня за руку. От боли я вскрикнула.
-- Тебе следует слушать более внимательно, -- заметила
она.
-- Да, конечно, -- промямлила я виновато, поглаживая руку.
Я была уверена, что никто не заметит ослабления моего интереса.
-- Тебя не могут заманить или соблазнить войти в мир
магов, -- предупредила она меня. -- Ты должна выбрать это,
осознавая то, что тебя ожидает.
Перемены в собственном настроении поразили меня, ибо они
были совершенно иррациональны. Мне следовало бы испугаться. Но
я сохраняла спокойствие, словно это была самая естественная
вещь в мире.
-- Тайна женщины в ее матке, -- сказала Эсперанса и снова
похлопала меня по животу.
Она сказала, что женщины сновидят с помощью матки, или
даже скорее -- из матки. Сам факт, что у них есть матка, делает
их совершенными сновидящими.
До того, как я успела додумать до конца вопрос, почему же
матка так важна, Эсперанса ответила.
-- Матка -- это центр нашей творческой энергии, --
пояснила она. -- Даже если в мире не останется ни одного
мужчины, женщины смогут продолжать воспроизведение рода. Но
тогда мир будут населять только женщины.
Она добавила, что женщины могут размножаться однополо, но
воспроизводить только себе подобных.
Меня искренне удивил именно этот пласт информации. Я не
могла удержаться и прервала Эсперансу, рассказав ей, что я
читала о партеногенезе и несексуальном размножении
биологических видов.
Она пожала плечами и продолжила свое объяснение.
-- Женщины, обладая способностью и органами для
продолжения жизни, также обладают и способностью порождения
сновидений, используя те же самые органы, -- сказала она.
Увидев в моих глазах сомнение, она предупредила меня:
-- Не беспокой себя сомнениями о том, как это происходит.
Объяснение очень простое, но именно поэтому его
1000
очень трудно
понять. Я не могу ответить на все твои вопросы. Чисто по-женски
я и действую. Я сновижу и оставляю объяснение мужчинам.
Эсперанса рассказала мне, что сначала маги, о которых она
мне рассказывала, передавали свои знания своим биологическим
наследникам или людям, которых они сами выбирали. Но это
привело к катастрофическим результатам. Вместо того, чтобы
развить знание, эти новые маги, выбранные ими в качестве
фаворитов, стали в говорильне возвеличивать самих себя. В конце
концов, почти все они были уничтожены, и это чуть было не
уничтожило их знание. Те немногие маги, которые остались,
решили, что больше не следует передавать свое знание
биологическим наследникам или своим избранникам. Необходимо
доверять его тому, кого избрала безличная сила, которую они
назвали духом.
-- И вот сейчас она привела нас к тебе, -- провозгласила
Эсперанса. -- Маги древних времен решили, что могут быть
отобраны только те, на которых было указано точно. На тебя нам
было точно указано. И вот ты здесь! Ты естественный сновидящий.
Только силы, управляющие нами, знают, куда ты отправишься
отсюда. Но не ты. И, конечно, не мы. Ты можешь только уступить
или отказаться.
По твердости ее голоса и невыносимому сиянию глаз было
видно, что она дает свои объяснения совершенно серьезно. Именно
эта серьезность не позволила мне громко рассмеяться. К тому же
я очень устала.
Та концентрация ума, с которой я следила за ней, была
слишком сильна. Мне захотелось спать. Она настояла на том,
чтобы я вытянула ноги, легла и расслабилась. Я сделала все это
настолько хорошо, что задремала.
Когда я открыла глаза, я совершенно не осознавала того,
сколько времени я спала. Я попыталась удостовериться в
присутствии Эсперансы или других женщин. В патио кроме меня не
было никого. Но я не ощущала себя одинокой; каким-то образом их
присутствие осталось в этой зелени вокруг меня, и я ощущала
себя защищенной. Шелестели под дуновением ветерка листья. Я
ощущала его на своих веках -- теплый и нежный. Он обдувал меня
и уходил, точно так же, как он проходит через пустыни, тихо и
неслышно.
Я сосредоточилась на плитке и начала ходить по патио,
пытаясь понять присущий ей узор. К моему удивлению эти линии
вели меня от одного бамбукового стула к другому. Я попыталась
восстановить в памяти, кто на каком стуле сидел, но, как ни
старалась, мне это не удалось.
Меня отвлек восхитительный запах пищи, приправленной
чесноком и луком. Идя на этот запах, я попала в кухню, большую
прямоугольную комнату. Она была пуста, как и патио. А
украшавший стены яркий кафель напоминал узоры плитки мощеного
дворика. Я не стала искать, в чем это подобие, поскольку на
стоявшем в центре комнаты столе обнаружила еду. Решив, что это
предназначено мне, я села есть. Это было приправленное тушеное
мясо, которое я уже пробовала на пикнике, только разогретое и
еще более вкусное.
Когда я собирала тарелки, чтобы отнести их в мойку, под
салфеткой, на которой стояла тарелка, я обнаружила записку и
нарисованную от руки карту. Они были от Делии. Она предложила
мне вернуться в Лос-Анжелес, заехав по пути в Тусон, где она
встретится со мной в кофейне, указанной на карте. Она писала,
что только там она сможет рассказать мне подробнее о себе и
своих друзьях.


Глава 4

Я отправилась обратно в Лос-Анжелес через Тусон, горя
желанием узнать, что Делия может рассказать мне о своих
друзьях. Когда я подъехала к кофейне, день уже клонился к
вечеру. Какой-то старик указал мне свободное место на
автостоянке. И только когда он открыл мне дверцу, до меня
дошло, кто это такой.
-- Мариано Аурелиано! -- воскликнула я. -- Какая
неожиданность! Я так рада вас видеть. Что вы здесь делаете?
-- Я ждал тебя, -- сказал он. -- Вот мы с моим другом и
приберегли это местечко для тебя.
Краем глаза я заметила толстяка-индейца за рулем старого
кр
1000
асного пикапа. В тот момент, когда я парковала машину, он как
раз выруливал со стоянки.
-- Боюсь, сама Делия не приедет, -- извиняющимся тоном
произнес Мариано Аурелиано. -- Ей неожиданно пришлось выехать в
Оахаку. -- Он широко улыбнулся и добавил: -- Я здесь от ее
имени. Надеюсь, что смогу ее заменить.
-- Вы не представляете, до чего я рада вас видеть, --
искренне призналась я.
Я была убеждена, что он даже лучше, чем Делия, поможет мне
разобраться во всем, что со мной произошло за последние
несколько дней.
-- Эсперанса объяснила мне, что когда я встретилась с
вами, я впала в какой-то транс, -- добавила я.
-- Так и сказала? -- почти рассеянно спросил он.
Его голос, манера держаться, все поведение настолько
отличались от того, что осталось у меня в памяти, что я не
сводила с него глаз в надежде понять, что же изменилось. Его
энергичное точеное лицо утратило всю свою энергичность.
Впрочем, я была в таком смятении, что тут же перестала об этом
думать.
-- Эсперанса оставила меня в доме одну, -- продолжала я.
-- Она и все женщины ушли, даже не попрощавшись со мной.
Но меня это не расстроило, -- торопливо добавила я. --
Хотя обычно отсутствие вежливости у людей выводит меня из себя.
-- В самом деле! -- воскликнул он так, словно я сказала
что-то весьма значительное.
Опасаясь, что мои слова о его товарищах могут его обидеть,
я сразу же принялась объяснять, что вовсе не хотела сказать,
что Эсперанса и остальные были со мной недружелюбны.
-- Как раз наоборот, они были очень добры и любезны, --
уверяла я его.
Я уже готова была открыть ему то, что рассказала мне
Эсперанса, но меня остановил его твердый взгляд. Он не был ни
сердитым, ни угрожающим. Это был пронзительный взгляд,
пробивающий все мои оборонительные заслоны. Я не сомневалась,
что сейчас он смотрит прямо в царящую в моей голове
неразбериху.
Чтобы скрыть беспокойство, я отвела глаза и легким
полушутливым тоном сказала ему, что на самом деле не так уж и
важно, что меня оставили в доме одну.
-- Меня заинтриговало то, что в этом доме я знала каждый
уголок, -- призналась я и выдержала паузу, желая узнать, какое
впечатление произведут на него мои слова. Но он не сводил с
меня глаз.
-- Я зашла в ванную и поняла, что уже бывала в ней прежде,
-- продолжала я. -- В ней не было ни одного зеркала. Я помнила
эту деталь еще до того, как туда зашла. Потом я вспомнила, что
во всем доме нет ни одного зеркала. Я прошла по всем комнатам,
и действительно не нашла ни одного.
Видя, что он по-прежнему никак не реагирует на мои слова,
я продолжала рассказывать, как, слушая радио по дороге в Тусон,
узнала, что сегодня было на целые сутки позже, чем я думала.
-- Должно быть, я проспала весь день, -- закончила я
выжидательным тоном.
-- Не сказал бы, что ты спала весь день, -- невозмутимо
заметил Мариано Аурелиано. -- Прежде чем уснуть, как бревно, ты
еще довольно долго ходила по дому и разговаривала с нами.
Я расхохоталась. Мой хохот был близок к истерике, но он
этого, казалось, не замечал. Он тоже рассмеялся, и мне стало
чуть легче.
-- Я никогда не сплю как бревно, -- сочла я необходимым
пояснить. -- У меня очень чуткий сон.
Он помолчал, а когда наконец заговорил, его голос звучал
серьезно и требовательно.
-- Разве не помнишь, ты интересовалась, как это женщины
одеваются и причесываются, не глядясь в зеркало?
Я не нашлась что ответить, а он продолжал:
-- Ты разве не помнишь, каким странным тебе показалось,
что на стенах нет ни одной картины, ни одного...
-- Не припомню, чтобы я с кем-нибудь разговаривала, --
прервала я его на полуслове. Потом я настороженно взглянула на
него, подумав, что, может, он только ради розыгрыша говорит,
что я со всеми как-то общалась в этом доме, хотя на самом деле
ничего этого не было.
-- Отсутствие воспоминаний не означает, что чего-то не
было, -- его тон был резок.
В животе у меня ч
1000
то-то дрогнуло. Во мне вызывал протест не
столько тон его голоса, сколько то, что он ответил на мои
невысказанные мысли.
Чувство, что если я буду продолжать свой рассказ, то это
как-нибудь развеет мои растущие опасения, заставило меня
удариться в долгое и путаное повествование о том, что
произошло. Когда я пыталась восстановить порядок событий между
сеансом исцеления и моей поездкой в Тусон и обнаружила, что
потеряла целые сутки, -- в цепи этих событий стали появляться
явные пробелы.
-- Вы творите со мной что-то странное и зловещее, --
закончила я, на какое-то мгновение почувствовав праведный гнев.
-- Ну, это уже глупость, -- произнес Мариано Аурелиано и в
первый раз улыбнулся. -- Если что-то кажется тебе странным и
зловещим, то лишь потому, что оно для тебя ново. Ты сильная
женщина. Рано или поздно ты во всем разберешься.
Меня возмутило слово "женщина". Я бы предпочла, чтобы он
сказал "девушка". Я привыкла к тому, что у меня постоянно
спрашивали документы, подтверждающие, что мне больше
шестнадцати лет, и теперь внезапно почувствовала себя старухой.
-- Молодость должна быть лишь в глазах того, кто смотрит,
-- сказал он, снова читая мои мысли. -- Кто ни посмотрит на
тебя -- увидит твою молодость, живость; но тебе самой негоже
чувствовать себя ребенком. Ты должна быть невинна, но не
недоразвита.
По какой-то необъяснимой причине его слова оказались для
меня последней каплей. Мне хотелось плакать, но не от обиды, а
от безысходности. В полной растерянности я предложила
что-нибудь перекусить.
-- Я умираю от голода, -- сказала я наигранно бодрым
тоном.
-- Нет, не умираешь, -- сказал он веско. -- Ты просто
пытаешься сменить тему.
Захваченная врасплох его тоном и самими словами, я
смятенно уставилась на него. Мое изумление быстро переросло в
гнев. Я была на самом деле не только голодна, но еще и устала и
вся окостенела от долгого пути за рулем машины. Мне хотелось
заорать на него и выплеснуть всю свою ярость и разочарование,
но его глаза пригвоздили меня к месту. Было в этих немигающих
горящих глазах что-то от рептилии: на секунду мне показалось,
что он может проглотить меня, как змея заглатывает
загипнотизированную беззащитную птичку.
Смесь страха и ярости взвилась во мне до таких высот, что
я почувствовала, как вся кровь бросилась мне в лицо. И по тому,
как он с удивлением чуть приподнял брови, я поняла, что лицо у
меня побагровело. С самого раннего детства я страдала страшными
приступами ярости. Меня пытались как-то успокаивать, но никто
не мог удержать меня от этих приступов, и я предавалась им с
упоением, пока наконец не довела их до уровня припадков на всю
катушку. Эти припадки никогда не были вызваны желанием получить
что-то и отказом в желаемом, но всегда -- оскорблениями,
действительными или воображаемыми, нанесенными моей особе.
Однако обстоятельства этого момента заставили меня как-то
устыдиться этой моей привычки. Я сделала огромное усилие, чтобы
взять себя в руки. Это отняло у меня почти все силы, но я
успокоилась.
-- Ты весь день провела с нами, день, который ты сейчас не
можешь вспомнить, -- продолжал Мариано Аурелиано, с виду нимало
не встревоженный сменами моего настроения. -- Все это время ты
была очень общительна и чутка. Для нас это было чрезвычайно
полезно. Когда ты сновидишь, ты становишься намного лучше, чем
ты есть, более обаятельной, более находчивой. Ты позволила нам
познать себя до самых глубин.
Его слова повергли меня в смятение. Взрослея в постоянном
самоутверждении, я вполне постигла науку распознавать скрытое
значение слов. "Познать себя до самых глубин" -- эти слова
вконец меня растревожили, особенно "до самых глубин". Это могло
означать только одно, -- подумала я и тут же отбросила эту
мысль как совершенно нелепую.
Я была настолько поглощена этими мыслями, что перестала
прислушиваться к его словам. Он продолжал что-то объяснять о
потерянном мною дн
1000
е, но до меня доходили одни обрывки. Должно
быть, я смотрела на него пустыми глазами, потому что внезапно
он оборвал речь.
-- Ты не слушаешь, -- строго заметил он.
-- Что вы со мной делали, пока я находилась в трансе? --
выпалила я в ответ.
Это прозвучало не как вопрос, но как обвинение.
Я тут же испугалась своих слов, потому что они не были
обдуманным заявлением: слова вырвались у меня просто сами по
себе. Мариано Аурелиано был удивлен еще больше. Вначале широко
раскрыв глаза от изумления, он затем чуть не задохнулся в
приступе смеха.
-- Не в наших правилах пользоваться беззащитностью
маленьких девочек, -- заверил он меня.
Его слова не только дышали искренностью, но, похоже, его
даже оскорбило мое обвинение.
-- Эсперанса рассказала тебе, кто мы такие. Мы люди очень
серьезные, -- подчеркнул он и тут же насмешливо добавил:
-- И мы заняты делом.
-- Каким таким делом? -- воинственно спросила я. --
Эсперанса не говорила мне, чего вы от меня хотите.
-- Нет, говорила, -- отрезал он с такой убежденностью, что
на минуту я задумалась, не прятался ли он где-нибудь в патио,
подслушивая наш разговор. С него станется.
-- Эсперанса сказала, что тебе было указано на нас, --
продолжал он.-- И теперь нас это гонит так же, как тебя гонит
страх.
-- Никто и ничто меня не гонит, -- выкрикнула я,
совершенно забыв о том, что он так и не сказал, чего они от
меня хотят.
Нимало не потревоженный вспышкой моей ярости, он сказал,
что Эсперанса очень ясно дала мне понять, что с этого момента в
их обязанность входит мое воспитание.
-- Мое воспитание! -- завопила я. -- Да вы спятили! Я уже
получила все воспитание, которое мне нужно!
Не обращая внимания на мою вспышку, он продолжал
объяснять, что это их общая обязанность, и понимаю я это или
нет, не имеет для них никакого значения.
Я уставилась на него, не в силах скрыть ужаса. Никогда
прежде я не слышала, чтобы кто-нибудь высказывался с таким
невозмутимым безразличием и в то же время с такой серьезностью.
Стараясь не подавать виду, как я встревожена, я попыталась
придать своему голосу оттенок мужества, которого у меня отнюдь
не было, и спросила:
-- Что вы имеете в виду, говоря, что собираетесь меня
воспитывать?
-- Только то, что ты слышишь, -- ответил он. -- Мы обязаны
направлять тебя.
-- Но почему? -- спросила я одновременно со страхом и
любопытством. -- Неужели вы не видите, что я не нуждаюсь ни в
каком руководстве, что я не хочу никакого...
Мои слова потонули в веселом смехе Мариано Аурелиано.
-- Руководство тебе, разумеется, необходимо. Эсперанса уже
показала тебе, как бессмысленна твоя жизнь.
Опережая мой следующий вопрос, он знаком заставил меня
помолчать.
-- Что до того, почему именно ты, а не кто-то другой, она
ведь объяснила тебе, что мы предоставили духу решать, кого мы
должны направлять. Дух указал нам, что это ты.
-- Минуточку, мистер Аурелиано, -- запротестовала я. -- Я
очень не хочу быть грубой или неблагодарной, но вы должны
понять, что мне не нужна ничья помощь. Я не хочу, чтобы
кто-либо меня направлял, даже если я и нуждаюсь в руководстве.
Одна мысль об этом мне отвратительна. Вы поняли, что я имею в
виду? Достаточно ли ясно я выразилась?
-- Вполне, и я понимаю, что ты имеешь в виду, -- эхом
отозвался он, отступая на шаг от моего указующего перста. -- Но
именно потому, что ты ни в чем таком не нуждаешься, ты и есть
самый подходящий кандидат.
-- Кандидат? -- завопила я, по горло сытая его
навязчивостью. Я огляделась по сторонам, опасаясь, не услышал
ли меня кто-нибудь из входящих или выходящих из кофейни. -- Что
это такое? -- продолжала орать я. -- Вы и ваши приятели -- это
компания чокнутых. Оставьте меня в покое, слышите? Не нужны мне
ни вы, ни кто бы то ни было.
К моему удивлению и мрачному удовольствию, Мариано
Аурелиано, вышел, наконец, из себя и принялся меня бранить, как
это делали мой от
1000
ец и братья. Он ругал меня, стараясь
сдерживаться, ни разу не повысив голос. Он назвал меня
избалованной дурой. А потом, словно брань в мой адрес его
раззадорила, он сказал нечто совершенно непростительное. Он
выкрикнул, что единственной моей заслугой было то, что я
родилась блондинкой с голубыми глазами в краю, где светлые
волосы и голубые глаза были предметом всеобщей зависти и
поклонения.
-- Тебе никогда ни за что не надо было бороться, -- заявил
он. -- Колониальный образ мышления cholos в вашей стране
заставил их относиться к тебе так, словно ты и в самом деле
заслуживала особого отношения. Привилегия, основанная
исключительно на том, что у тебя светлые волосы и голубые
глаза, -- это самая дурацкая привилегия на свете.
Я побелела. Я была не из тех, кто безропотно проглатывает
оскорбления. Все мои годы практики крикливых скандалов и
чрезвычайно живописных ругательств, которые я слышала -- и
запомнила -- в детстве на улицах Каракаса, пришли мне на
помощь. Я наговорила Мариано Аурелиано таких вещей, которые по
сей день приводят меня в смущение.
Я настолько была поглощена этим занятием, что не заметила,
как к нам подошел тот самый толстяк-индеец, который сидел за
рулем красного пикапа. Я заметила его присутствие только когда
услышала его громкий хохот. Он и Мариано Аурелиано буквально
катались по земле, хватаясь за животы и истерически хохоча.
-- Что тут смешного? -- закричала я, оборачиваясь к
толстяку-индейцу. Его я тоже обругала.
-- Какая черноротая женщина, -- сказал он на чистом
английском. -- Будь я твоим папашей, я бы вымыл тебе рот с
мылом.
-- А тебя кто просил совать свой нос, ты, толстый говнюк?
-- В слепой ярости я врезала ему ногой по коленке.
Он взвыл от боли и обругал меня.
Я чуть было не вцепилась зубами в его руку, когда Мариано
Аурелиано подхватил меня сзади и подбросил в воздух.
Время остановилось. Мое падение было таким медленным,
таким неощутимым, что мне показалось, я навеки повисла в
воздухе. Я не рухнула на землю, переломав кости, как ожидала, а
оказалась прямо в руках толстяка-индейца. Он даже не
пошатнулся, а держал меня так, словно я была не тяжелее
подушки, -- подушки весом в девяносто пять фунтов. Уловив
лукавый огонек в его глазах, я решила, что он снова меня
подбросит. Должно быть, он почувствовал мой страх, потому что
улыбнулся и осторожно поставил меня на землю.
Мой гнев иссяк вместе с последними силами, и,
прислонившись к машине, я разревелась.
Мариано Аурелиано обнял меня и погладил по плечам и
волосам, как это делал мой отец, когда я была ребенком. Тихим,
успокаивающим голосом он принялся уверять меня, что грубая
брань, которой я его осыпала, нисколько его не обидела.
Чувство вины и жалости к себе заставили меня заплакать еще
сильнее.
В знак полного бессилия он покачал головой, хотя глаза его
светились весельем. Потом, явно пытаясь развеселить и меня, он
признался, что никак не может поверить, что мне знакома, не
говоря уже о ее применении, такая грубая брань.
-- Впрочем, я думаю, язык существует на то, чтобы им
пользоваться, -- задумчиво промолвил он, -- а брань следует
применять тогда, когда этого требуют обстоятельства.
Меня это не развеселило. И как только приступ жалости к
себе миновал, я принялась в обычной своей манере размышлять над
его утверждением, что будто бы все мои преимущества заключаются
в светлых волосах и голубых глазах.
Должно быть, по моему виду Мариано Аурелиано понял, что я
чувствую, потому что он начал уверять меня, что сказал это
только чтобы вывести меня из равновесия, и на самом деле в этом
нет ни грамма правды. Я знала, что он лжет. На мгновение я
почувствовала себя оскорбленной дважды, а потом с ужасом
осознала, что все мои оборонительные заслоны сломлены. Я
согласилась с ним. Все, что он говорил, точно попало в цель.
Одним ударом он сорвал с м
1000
еня маску и, так сказать, разрушил
мой щит. Ни один человек, даже мой злейший враг, не мог бы
нанести мне такого прицельного разрушительного удара. И все же,
что бы я ни думала о Мариано Аурелиано, -- я знала, что моим
врагом он не был.
От осознания всего этого у меня слегка закружилась голова.
Словно некая невидимая сила крушила что-то внутри меня: это
было мое представление о себе. То, что придавало мне силу,
теперь опустошало меня.
Мариано Аурелиано взял меня за руку и повел к кофейне.
-- Давай заключим перемирие, -- сказал он добродушно. --
Ты нужна мне, чтобы оказать одну услугу.
-- Тебе достаточно попросить, -- ответила я, стараясь
попасть ему в тон.
-- Перед тем, как ты сюда приехала, я зашел в эту кофейню
купить сэндвич, но меня практически отказались обслужить. А
когда я пожаловался, повар выставил меня за дверь.
Мариано Аурелиано удрученно взглянул на меня и добавил:
-- Если ты индеец, такое иногда случается.
-- Пожалуйся на повара управляющему, -- воскликнула я в
праведном гневе, загадочным образом начисто забыв о своем
собственном смятении.
-- Мне бы это никак не помогло, -- доверительно сообщил
Мариано Аурелиано.
Он заверил меня, что единственный способ, каким я могла
ему помочь, состоял в том, чтобы я сама зашла в кофейню, села
за стойку, заказала изысканное блюдо и подбросила в свою
тарелку муху.
-- И обвинила бы в этом повара, -- закончила я за него.
Весь план выглядел настолько нелепым, что заставил меня
расхохотаться. Но как только я поняла его истинную цель, я
пообещала сделать то, о чем он меня просил.
-- Подожди здесь, -- сказал Мариано Аурелиано и вместе с
толстяком-индейцем, с которым я еще не была знакома, отправился
к пикапу, припаркованному на улице. Пару минут спустя они
вернулись.
-- Кстати, -- сказал Мариано Аурелиано, -- вот этого
человека зовут Джон. Он индеец племени юма из Аризоны.
Я уже хотела спросить, не колдун ли он тоже, но Мариано
Аурелиано опередил меня.
-- Он самый младший член нашей группы,-- доверительно
сказал он.
Нервно хихикнув, я протянула руку и сказала "рада
познакомиться".
-- Я тоже, -- ответил Джон глубоким звучным голосом и
тепло сжал мою ладонь в своей. -- Надеюсь, больше мы с тобой
драться не будем, -- улыбнулся он.
Не будучи слишком высоким, он излучал живость и силу
великана. Даже его крупные белые зубы казались неразрушимыми.
Джон шутя пощупал мой бицепс.
-- Бьюсь об заклад, ты можешь свалить с ног мужика одним
ударом, -- сказал он.
Но не успела я извиниться перед ним за свои удары и
ругань, как Мариано Аурелиано вложил в мою ладонь маленькую
коробочку.
-- Муха, -- шепнул он. -- Тут Джон предложил, чтобы ты
надела вот это, -- добавил он, извлекая из сумки черный
кудрявый парик. -- Не беспокойся, он совершенно новый, --
заверил он меня, натягивая его мне на голову. Затем он оглядел
меня с расстояния вытянутой руки. -- Неплохо, -- задумчиво
произнес он, удостоверившись, что длинная прядь моих светлых
волос как следует упрятана под парик. -- Я не хочу, чтобы тебя
кто-нибудь узнал.
-- Мне нет необходимости изменять внешность, -- заявила я.
-- Можете мне поверить, у меня нет ни одного знакомого в
Тусоне. -- Я повернула боковое зеркальце своей машины и
взглянула на себя. -- Не могу я туда войти в таком виде. Я
похожа на пуделя.
Укладывая непокорные завитки, Мариано Аурелиано глядел на
меня с действовавшим мне на нервы выражением веселья.
-- Так вот, не забудь, что ты должна сесть за стойку и
закатить жуткий скандал, когда обнаружишь муху у себя в
тарелке.
-- Почему?
Он посмотрел на меня, как на слабоумную.
-- Ты должна привлечь внимание и унизить повара, --
напомнил он.
Кофейня была битком набита людьми, сидящими за ранним
ужином. Однако я довольно скоро уселась за стойку, где меня
обслужила изможденная с виду, но добродушна
1000
я пожилая
официантка.
Повар был наполовину скрыт позади стойки с заказами. Как и
двое его помощников, он походил на мексиканца или на американца
мексиканского происхождения. Он с таким веселым азартом
занимался своим делом, что я совсем было уверилась, что он
безобиден и неспособен на какое-либо зло. Но стоило мне
подумать о старике-индейце, ожидающем меня на автостоянке, и я
не почувствовала за собой ни капли вины, вывернув спичечный
коробок, -- причем с такой ловкостью и быстротой, что даже
сидевшие по обе стороны от меня мужчины ничего не заметили, --
на отлично приготовленный гамбургер, который я заказала.
При виде громадного дохлого таракана на тарелке мой вопль
омерзения был совершенно искренним.
-- Что случилось, милая? -- озабоченно спросила
официантка.
-- Неужели повар думает, что я стану это есть? --
пожаловалась я. Моя злость была неподдельной. И возмутил меня
не повар, а Мариано Аурелиано. -- Как он мог так со мной
поступить? -- спросила я во весь голос.
-- Это какая-то ужасная случайность, -- оправдывалась
официантка передо мной и двумя любопытными и встревоженными
посетителями по обе стороны от меня. Она показала тарелку
повару.
-- Поразительно! -- громко и раздельно произнес повар.
Задумчиво почесывая подбородок, он принялся изучать блюдо.
Огорчения в нем не было и следа. У меня возникло смутное
подозрение, что он надо мной смеется. -- Надо думать, таракан
либо свалился с потолка, -- рассуждал он вслух, зачарованно
приглядываясь к моей голове, -- либо с ее парика.
И прежде чем я успела дать повару достойную отповедь и
поставить его на место, он предложил мне на выбор любое блюдо
из меню. -- Это будет за счет заведения, -- пообещал он.
Я попросила бифштекс и печеный картофель, и все это почти
мгновенно оказалось передо мной. Но когда я стала поливать
соусом листья салата, который я всегда ела в последнюю очередь,
из-под листка вылез здоровенный паук. Я настолько опешила от
такой явной провокации, что не могла даже кричать. Я подняла
глаза. Повар, ослепительно улыбаясь из-за стойки с заказами,
помахал мне рукой.
Мариано Аурелиано ожидал меня с нетерпением.
-- Что произошло? -- спросил он.
-- Вы и ваш омерзительный таракан! -- выпалила я и
осуждающим тоном добавила: -- Ничего не произошло. Повар
нисколько не огорчился. Он от души повеселился, разумеется, за
мой счет. Если кто-то и расстроился, то это была я.
По настоянию Мариано Аурелиано, я сделала подробный отчет
о том, как все было. И чем больше я рассказывала, тем более
довольным он казался. В замешательстве от такой его реакции, я
яростно на него уставилась.
-- Что тут смешного?-- спросила я.
Он пытался сохранить серьезное выражение, но губы его
подергивались. И тут его тихий сдавленный смешок взорвался
громким довольным хохотом.
-- Нельзя же относиться к себе так серьезно, -- пожурил он
меня. -- Ты замечательная сновидящая, но актриса из тебя
никудышная.
-- А я сейчас никого не играю. И там я тем более никого не
играла, -- взвизгнула я, защищаясь.
-- Я хочу сказать, что рассчитывал на твою способность
быть убедительной, -- сказал он. -- Ты должна была заставить
повара поверить в то, чего не было. А я-то думал, что ты
сможешь.
-- Как вы смеете меня критиковать! -- крикнула я. -- По
вашей милости я выставила себя полной идиоткой, и все, что вы
можете мне сказать, -- это что я не умею играть! -- я сдернула
и швырнула в него парик. -- У меня уже наверняка вши завелись.
Не обратив внимания на мою вспышку, Мариано Аурелиано
продолжал, что Флоринда уже говорила ему, что я неспособна на
притворство. -- Мы должны были в этом убедиться, чтобы
поместить тебя в правильную ячейку, -- добавил он ровным
голосом. -- Маги -- это либо сновидящие, либо сталкеры.
Некоторые -- одновременно и то, и другое.
-- О чем это вы говорите? Что это за чушь о сновидящих и
сталк
1000
ерах?
-- Сновидящие имеют дело со снами, -- мягко пояснил он. --
Они черпают из снов свою энергию, свою мудрость. Что до
сталкеров, то они имеют дело с людьми, с миром будней. Свою
мудрость, свою энергию они получают, контактируя со своими
сородичами-людьми.
-- Вы явно совершенно меня не знаете, -- сказала я
насмешливо. -- Я отлично контактирую с людьми.
-- Нет, -- возразил он. -- Ты сама сказала, что не знаешь,
как вести разговор. Ты хорошая лгунья, но ты лжешь только для
того, чтобы получить то, что хочешь. Твое вранье слишком узко,
слишком лично. А знаешь, почему? -- Он умолк на мгновение
словно для того, чтобы дать мне возможность ответить. Но не
успела я придумать, что сказать, как он добавил: -- Потому что
для тебя все вещи или черные, или белые, без каких-либо
промежуточных оттенков. Причем все это не с точки зрения
нравственности, а с точки зрения удобства. Твоего удобства,
само собой. Ты настоящий диктатор.
Мариано Аурелиано и Джон переглянулись, потом расправили
плечи, щелкнули каблуками и сделали нечто совсем уж
непростительное в моих глазах. Они подняли руки в фашистском
приветствии и рявкнули: "Мой фюрер!"
Чем больше они смеялись, тем сильнее меня охватывала
ярость. Кровь, бросившись мне в лицо, зазвенела в ушах. И на
этот раз я уже не пыталась себя успокоить. Я пнула свою машину
и заколотила руками по крыше.
А эти двое, вместо того, чтобы попытаться меня успокоить,
как это несомненно сделали бы мои родители или друзья, просто
стояли и хохотали, словно я давала самое забавное в их жизни
представление.
Их равнодушие полная безучастность по отношению ко мне
настолько потрясли меня, что мой гнев сам собой начал понемногу
утихать. Никогда еще мною так откровенно не пренебрегали. Я
растерялась. А потом я поняла, что деваться мне некуда. До
этого дня мне не приходило в голову, что если очевидцы моего
припадка не проявят никакой озабоченности, то я не буду знать,
что делать дальше.
-- По-моему, она сейчас в замешательстве, -- сказал Джону
Мариано Аурелиано. -- Она не знает, как быть дальше. -- Он
приобнял толстяка-индейца за плечи и добавил тихо, но так, что
я могла услышать: -- Сейчас она разревется и будет биться в
истерике, пока мы ее не утешим. Нет ничего зануднее капризной
сучки.
Это было последней каплей. Словно раненый бык, я, наклонив
голову, напала на Мариано Аурелиано.
Он был настолько застигнут врасплох моей неожиданной
атакой, что чуть не потерял равновесия; этого мне хватило,
чтобы успеть вцепиться зубами в его живот. Он издал вопль, в
котором смешались боль и хохот.
Джон сгреб меня поперек талии и начал оттаскивать в
сторону. Я не ослабляла хватки, пока у меня не сломалась
коронка. Когда мне было тринадцать, два моих передних зуба были
выбиты в драке между учениками-венесуэльцами и немцами в
немецкой средней школе Каракаса.
Двое мужчин прямо взвыли от хохота. Джон согнулся над
кузовом моего фольксвагена, держась за живот и колотя по машине
рукой.
-- У нее зубы выбиты, как у футболиста, -- выкрикнул он,
истерически хохоча.
Мое смущение не поддавалось описанию. От раздражения и
досады колени мои подогнулись, я сползла на мостовую, как
тряпичная кукла, и, как ни странно, потеряла сознание.
Придя в себя, я обнаружила, что сижу в пикапе. Мариано
Аурелиано гладил меня по спине. Улыбнувшись, он несколько раз
провел рукой по моим волосам, а потом обнял меня.
Меня удивило полное отсутствие переживаний: я не была ни
смущена, ни раздражена. Мне было легко и свободно. Это было
спокойствие и безмятежность, которых я никогда прежде не знала.
Впервые в жизни я поняла, что никогда не пребывала в мире ни с
собой, ни с другими.
-- Ты нам очень нравишься, -- сказал Мариано Аурелиано. --
Но тебе надо будет излечиться от своих припадков. Если ты этого
не сделаешь, они убьют тебя. Сейчас это была моя вина. Я должен
перед тобой извиниться. Я провоцировал теб
1000
я намеренно.
Я была слишком спокойна, чтобы как-то реагировать. Я
выбралась из машины, чтобы расправить ноги и руки. По икрам
пробежали болезненные судороги.
Помолчав немного, я извинилась перед обоими мужчинами. Я
рассказала им, что мой нрав стал хуже с тех пор, как я стала
пить очень много колы.
--А ты ее больше не пей, -- предложил Мариано Аурелиано.
Затем он резко сменил тему и продолжал говорить так,
словно ничего не произошло. Он сказал, что чрезвычайно рад
тому, что я к ним присоединилась.
-- Вы рады? -- непонимающе спросила я. -- Вы уверены, что
я к вам присоединилась?
-- Ты сделала это! -- сказал он с особым ударением. --
Когда-нибудь ты сама все поймешь. -- Он указал на стаю ворон, с
карканьем пролетавшую над нами. -- Вороны -- это хорошее
предзнаменование. Видишь, как чудесно они смотрятся. Словно
картина на небесах. То, что мы их сейчас видим, -- это
обещание, что мы еще увидимся.
Я не сводила глаз с этих птиц, пока они не скрылись из
виду. А когда я оглянулась на Мариано Аурелиано, его уже не
было. Пикап совершенно беззвучно укатил неведомо куда.

Глава 5

Не обращая внимания на колючий кустарник, я мчалась вслед
за собакой, которая с бешеной скоростью неслась через заросли
полыни. Ее золотистая шерсть, то и дело мелькавшая меж диких
благоухающих кустов, вскоре совсем пропала у меня из виду, и
мне приходилось ориентироваться лишь на ее лай, который
становился все тише и тише, замирая в отдалении.
Я с тревогой заметила, что вокруг меня сгущается туман. Он
плотной стеной окружил то место, где я стояла, и в считанные
секунды небо совсем пропало из виду. Послеполуденное солнце,
напоминавшее тлеющий огненный шар, едва можно было различить. И
величественный вид на залив Санта Моника, сейчас уже скорее
воображаемый, чем видимый с горного хребта Санта Сьюзана, исчез
с невероятной скоростью.
Меня не беспокоило то, что я потеряла из виду собаку.
Однако я понятия не имела, как разыскать то скрытое от людских
глаз место, которое мои друзья избрали для нашего пикника. Да и
где проходит та тропа, по которой я ринулась вслед за собакой?
Я сделала несколько неуверенных шагов примерно в том
направлении, куда убежала собака, и тут меня что-то остановило.
Сквозь некоторый просвет в тумане я увидела, как вверху вдруг
возникла и стала спускаться ко мне крошечная светящаяся точка.
За ней последовала еще одна, и еще, -- словно маленькие
огоньки, нанизанные на невидимую нить. Огоньки мерцали и
колебались в воздухе, а затем, как раз когда они уже должны
были достичь меня, -- исчезли, будто их поглотил окружавший
меня туман.
Поскольку они пропали передо мной всего лишь в нескольких
футах, я двинулась вперед, поближе, полная желания исследовать
это необычное явление. Напряженно вглядываясь в туман, я
увидела темные человеческие силуэты, парящие в воздухе на
высоте двух-трех футов от земли. Они перемещались так, словно
ходили на цыпочках по облакам. Я сделала еще несколько
нерешительных шагов и остановилась, поскольку туман сгустился и
поглотил
Я стояла неподвижно, не зная, что делать, меня охватил
какой-то совершенно необычный испуг. Это не был обычный
знакомый испуг, -- он был какой-то телесный, как будто
находился у меня в животе. Должно быть, такой испуг ощущают
животные. Я не знаю, как долго я там стояла. Когда туман
достаточно рассеялся и я снова смогла видеть, я заметила слева
от себя на расстоянии пятидесяти футов двух мужчин, которые
сидели, скрестив ноги, на земле. Они негромко говорили друг с
другом. Впечатление было такое, что их голоса долетали
отовсюду, подхваченные напоминавшими мягкие комки хлопка
клочьями тумана. Я не понимала, о чем они говорят, но
почувствовала себя спокойнее, уловив несколько слов из их
беседы -- говорили они на испанском.
-- Я заблудилась! -- прокричала я по-испански.
Оба медл
1000
енно повернулись, на их лицах была видна
нерешительность и удивление, словно их взору предстал призрак.
Я поспешно оглянулась в надежде увидеть позади себя то, что
вызвало у них такую необычную реакцию. Но там ничего не было.
Рассмеявшись, один из мужчин поднялся, потянулся,
расправляя свои конечности, пока в суставах не раздался хруст,
и преодолел разделявшее нас расстояние быстрыми широкими
шагами. Он был невысокого роста, молодой, крепкого сложения, с
широкими плечами и крупной головой. Его темные глаза светились
веселым любопытством.
Я рассказала ему, что бродила с друзьями по окрестностям и
заблудилась, погнавшись за их собакой.
-- Я понятия не имею, как теперь к ним вернуться, --
закончила я свой рассказ.
-- В этом направлении дальше идти нельзя, -- предупредил
он меня. -- Мы стоим на краю обрыва.
Он уверенно взял меня за руку и подвел к самому краю
пропасти, который был не далее чем в десяти футах от того
места, где я остановилась.
-- Мой друг, -- продолжал он, указав на другого мужчину,
который по-прежнему сидел, уставившись на меня, -- как раз
закончил рассказывать мне, что здесь под нами внизу находится
древнее индейское кладбище, и тут возникла ты, едва не напугав
нас до смерти.
Он изучающе поглядел на мое лицо, на мою длинную светлую
косу и спросил:
-- Ты шведка?
Все еще сбитая с толку тем, что этот парень сказал о
древнем кладбище, я неподвижно вглядывалась в туман. При
обычных обстоятельствах я как студент-антрополог горела бы
желанием разузнать поподробнее о древнем индейском кладбище.
Однако в данный момент мне это было совершенно безразлично,
даже если оно в этой туманной пустоте действительно скрывалось.
Моя мысль вертелась вокруг одного -- если бы меня не отвлекли
те огоньки, то я вполне могла бы быть погребена там сама.
-- Ты шведка? -- переспросил парень.
-- Да, -- соврала я и тут же об этом пожалела, но не
знала, как поправить положение, не потеряв при этом свое лицо.
-- Ты великолепно говоришь по-испански, -- заметил он. --
У шведов необыкновенные способности к языкам.
Я почувствовала себя ужасно виноватой, однако не смогла
удержаться, чтобы не добавить, что жителям Скандинавии
приходится по необходимости учить разные языки, если они хотят
общаться с остальным миром.
-- К тому же, -- созналась я, -- я росла в Южной Америке.
Непонятно почему, но эта информация, кажется, сбила с
толку молодого человека. Он покачал головой, словно не веря,
затем надолго замолчал, погрузившись в раздумья. Затем, как
будто он пришел к какому-то решению, он проворно ухватил меня
за руку и повел к тому месту, где сидел его приятель.
У меня не было желания попадать в чье-либо общество. Я
хотела поскорее вернуться к своим друзьям. Но рядом с этим
парнем мне было так легко, что вместо того, чтобы попросить его
отвести меня к тропе, я рассказала ему во всех подробностях об
огоньках и человеческих силуэтах, которые я только что видела.
-- Как странно, что дух уберег ее, -- пробормотал сидевший
мужчина, словно обращаясь к самому себе. Он нахмурился, сдвинув
свои темные брови. Однако обращался он, конечно же, к своему
товарищу, который буркнул что-то ему в ответ, -- мне не удалось
уловить, что именно. Они обменялись конспиративными взглядами,
усилив тем самым мое чувство неловкости.
-- Прошу прощения, -- сказала я, обращаясь к сидящему, --
я не поняла, что вы сказали.
Он уставился на меня мрачным, вызывающим взглядом.
-- Ты была предупреждена об опасности, -- ответил он
низким звучным голосом. -- Эмиссары смерти пришли тебе на
помощь.
-- Кто? -- вопрос вырвался помимо моей воли, хотя я
прекрасно поняла его слова. Я пригляделась к нему
повнимательнее. На какое-то мгновение у меня возникла
уверенность, что я этого человека знаю, но когда я стала
всматриваться дольше, то поняла, что никогда раньше его не
видела. И все же полностью от
1000
делаться от чувства, что он мне
знаком, я не могла. Он был не столь молод, как его товарищ,
однако старым его тоже нельзя было назвать. Он, конечно же, был
индеец. У него была темно-коричневая кожа, черные волосы с
синеватым отливом -- прямые и толстые, словно стебли травы. Но
почти знакомы мне были не только внешние его черты -- он был
угрюм, причем так, как только я могу быть угрюмой.
Похоже, мой изучающий взгляд заставил его почувствовать
себя неловко, и он резко встал.
-- Я доставлю тебя к твоим друзьям, -- буркнул он. --
Следуй за мной и не вздумай падать вниз. Ты упадешь мне на
голову и погубишь нас обоих, -- добавил он грубовато.
Прежде чем мне предоставилась возможность сказать, что я
не какой-нибудь неуклюжий мешок, он уже двигался вниз по весьма
крутому склону горы с противоположной от обрыва стороны.
-- Вы знаете, куда идете? -- прокричала я ему вдогонку.
Мой голос от волнения прозвучал излишне резко.
Я не представляла себе, где мы находимся, -- не могу
сказать, что обычно это у меня хорошо получалось, -- но я и не
думала, что преследуя собаку, взобралась на холм.
Мужчина обернулся, на его лице на мгновение вспыхнула
лукавая белозубая улыбка, однако глаза его не смеялись. Он
взглянул на меня мрачным каменным взглядом.
-- Я веду тебя к твоим друзьям, -- это было все, что он
сказал в ответ.
Он мне не нравился, однако я ему поверила. Он был не
слишком высок -- где-то пять футов десять дюймов -- и не широк
в кости, но фигура его своей массивностью и компактностью
производила впечатление коренастого человека. В тумане он
передвигался с исключительной уверенностью, легко и грациозно
ступая там, где, как мне казалось, был вертикальный обрыв.
Тот, что был помоложе, спускался позади меня, помогая мне
всякий раз, когда я оказывалась в затруднительном положении.
Своими заботливыми манерами он походил на старинного
джентльмена. У него были сильные, красивые и невероятно мягкие
при касании к ним руки. Сила его поражала. Он несколько раз с
легкостью поднимал меня в воздух и проносил над своей головой.
Возможно, это был не столь уж великий подвиг, учитывая мой
ничтожный вес, однако, если принять во внимание то, что он
стоял при этом на глинистых ступеньках и был всего лишь на
два-три дюйма выше меня, то выглядело это весьма впечатляюще.
-- Ты должна поблагодарить эмиссаров смерти, -- настойчиво
заявил мужчина, который вел нас, как только мы добрались до
ровной земли.
-- Да ну? -- спросила я насмешливо.
Мысль о том, что нужно говорить "спасибо" каким-то
"эмиссарам смерти", показалась мне смешной.
-- И что, мне теперь на колени становиться? --
поинтересовалась я, не удержавшись и хихикнув.
Мужчина и не думал, что для меня это шутки. Он положил
руки на пояс и посмотрел мне прямо в глаза. На его узком
скуластом лице не было и тени улыбки. Что-то угрожающее было в
его позе, в его раскосых темных глазах, в его мохнатых бровях,
которые мостом сходились над его точеным носом. Он резко
повернулся ко мне спиной, отошел и уселся на ближайший камень.
-- Мы не покинем это место, пока ты не поблагодаришь
эмиссаров смерти, -- заявил он.
Внезапно меня словно громом поразило -- я осознала, что я
одна нахожусь невесть где в тумане в компании двух странных
людей, один из которых, возможно, опасен. Я поняла, что он не
двинется с места, пока я не выполню его нелепое требование. К
моему изумлению, вместо того, чтобы испугаться, я
почувствовала, что готова рассмеяться.
Всепонимающая улыбка на лице молодого парня ясно
свидетельствовала, что он знает, о чем я думаю, и это немало
его забавляет.
-- Пожалуй, на колени можно и не становиться, -- сказал он
мне, а затем, не в силах дальше сдерживать веселье,
расхохотался.
Его смех звучал ясно и отрывисто, он словно камешками
рассыпался повсюду вокруг меня. У него были снежно-белые,
совершенно ровные,
1000
как у ребенка, зубы. Его лицо выглядело
озорным и в то же время мягким.
-- Достаточно просто сказать "спасибо", -- подсказал он
мне. -- Скажи. Что ты при этом потеряешь?
-- Я чувствую себя глупо, -- сказала я ему доверчиво,
намеренно пытаясь склонить его на свою сторону. -- Я не стану
этого делать.
-- Почему? -- спросил он меня без всякого осуждения. -- На
это уйдет какая-то секунда, к тому же, -- улыбаясь, подчеркнул
он, -- это совершенно не больно.
Я невольно хихикнула.
-- Мне жаль, но я не могу этого сделать, -- повторила я.
-- Такая уж я есть. Всякий раз, когда кто-то настаивает, что я
должна что-то сделать, я не хочу этого делать, злюсь и
упираюсь.
Парень задумчиво кивнул; его глаза глядели в землю,
подбородок покоился на кулаках.
-- Однако факт, что нечто помогло тебе избежать увечья, а
возможно, и гибели, -- промолвил он после длинной паузы. --
Нечто необъяснимое.
Мне пришлось согласиться с ним. Я даже призналась, что для
меня все это выглядит совершенно непостижимым, и попыталась
сказать что-то о явлениях, которые происходят случайно в нужное
время и в нужном месте.
-- Все это очень правильно, -- ответил он, затем улыбнулся
и весьма смело коснулся моего подбородка. -- Но это ничего не
объясняет в твоем случае. Ты получила дар. Называй того, кто
его тебе его дал, случайностью, стечением обстоятельств, цепью
событий или как угодно еще, но факт остается фактом -- тебя
уберегли от увечий и боли.
-- Возможно, вы и правы, -- согласилась я кротко. -- Мне
следовало бы проявить большую благодарность.
-- Не проявлять большую благодарность, а чувствовать себя
более гибко и раскованно, -- сказал он и расхохотался.
Заметив, что я начинаю злиться, он широко развел руки,
словно пытаясь охватить окружающие нас заросли полыни.
-- Мой друг считает, что виденное тобой связано с
индейским кладбищем, посреди которого мы сейчас и находимся.
-- Я не вижу никакого кладбища, -- возразила я, защищаясь.
-- Его непросто разглядеть, -- объяснил он, глядя на меня
прищуренным взглядом, будто у него что-то случилось со зрением.
-- И не туман мешает его увидеть. Даже в ясный солнечный день
здесь ничего не видно, кроме зарослей полыни. -- Он стал на
колени и улыбаясь посмотрел на меня снизу вверх. -- Однако
опытный глаз приметит, что эти заросли имеют необычную форму.
Он лег на землю плашмя, голову наклонил влево и жестами
предложил мне сделать то же самое.
-- Только так это можно разглядеть отчетливо, -- пояснил
он, когда я улеглась рядом с ним на землю. -- Я бы этого ни за
что не узнал, если бы не мой друг, который знает множество
разных интересных и увлекательных вещей.
Поначалу я не увидела ничего; затем один за другим моему
взору стали открываться камни, спрятанные в хитросплетении
травяных зарослей. Они были темные и блестящие, словно их умыл
туман, и выстроились в круг, больше напоминая собой некие
существа, чем просто камни.
Я едва не вскрикнула, когда поняла, что круг камней
представляет собой точное подобие круга человеческих фигур,
которые я видела ранее в тумане.
-- Теперь я и вправду напугана, -- пробормотала я,
тревожно поеживаясь. -- Я рассказала вам, что видела
человеческие силуэты, выстроившиеся в круг, -- я глянула на
него, чтобы посмотреть, не сквозит ли в его лице насмешка или
неодобрение, а затем добавила: -- Это полный абсурд, но я почти
что могу поклясться, что эти камни и есть люди, которых я
видела.
-- Я знаю, -- прошептал он так тихо, что мне пришлось
придвинуться к нему поближе. -- Все это очень таинственно, --
продолжал он. -- Мой друг, который, как ты уже, должно быть,
заметила, по происхождению индеец, говорит, что на некоторых
индейских кладбищах имеется ряд или круг из каменных валунов.
Эти валуны -- эмиссары смерти. -- Он изучающе посмотрел на
меня, словно желая убедиться, что приковал к себе все мое
внимание, и уверенно добавил: -- Они
1000
-- это эмиссары, имей в
виду, а не символы, изображающие эмиссаров.
Я продолжала смотреть на парня широко раскрытыми глазами,
но не только потому, что не знала, какие выводы делать из его
утверждений, -- дело в том, что когда он говорил и улыбался,
его лицо непрерывно менялось. Не то чтобы менялись черты его
лица, но оно то было лицом шестилетнего ребенка, то лицом
семнадцатилетнего юноши, а иногда -- лицом старика.
-- Это какое-то странное поверье, -- продолжал он, похоже,
не обратив внимания на мой пристальный взгляд. --И я не
слишком-то серьезно к нему относился, пока ты не свалилась с
неба как раз в тот момент, когда мой друг рассказывал мне об
эмиссарах смерти, -- и не поведала о том, что только что
видела. Если бы я был по своей природе недоверчив, -- добавил
он, и в его голосе вдруг появились угрожающие нотки, -- я бы
решил, что вы с ним сговорились.
-- Я его не знаю! -- бросилась я защищать себя,
возмущенная одним лишь его намеком, затем тихо прошептала, так,
чтобы только он один мог меня слышать: -- Если честно, то от
вашего друга у меня по коже мурашки бегают.
-- Если бы я был по своей природе недоверчив, -- повторил
молодой человек, не обращая внимания на то, что я его перебила,
-- я решил бы, что вы с ним на самом деле пытаетесь меня
напугать. Однако недоверчивость мне не свойственна. Поэтому
все, что мне остается, -- оставить в покое свои суждения и
полюбопытствовать насчет тебя.
-- Незачем обо мне любопытствовать, -- ответила я
раздраженно. -- К тому же, я все равно ничего не понимаю в той
чепухе, что вы тут мелете.
Я гневно взглянула на него. Его выбор не внушал мне
никакой симпатии. Теперь и от него у меня по коже побежали
мурашки.
-- Он говорит о благодарности эмиссарам смерти, --
вмешался тот, что был старше. Он подошел к нам и уставился на.
меня сверху вниз чрезвычайно странным взглядом.
Полная страстного желания поскорее убраться с этого места
и от этих двух сумасшедших, я вскочила и прокричала слова
благодарности. Мой голос эхом отозвался в зарослях, словно они
обратились в скалы. Я вслушивалась, пока отзвуки моего голоса
совсем не затихли. А затем, словно одержимая, совершенно
наперекор собственному здравому смыслу, я стала выкрикивать
"спасибо" снова и снова.
-- Я уверен, что эмиссары более чем довольны, -- сказал
младший из двух, легонько похлопав меня по икре.
Расхохотавшись, он перевернулся на спину. Удивительная
сила была в его глазах, в очаровательной мощи его смеха. Я ни
на мгновение не усомнилась, невзирая на такое веселье, что и в
самом деле поблагодарила эмиссаров смерти. И что самое
странное, я чувствовала, что нахожусь под их защитой.
-- Кто вы такие? -- я адресовала свой вопрос молодому
парню.
Он одним быстрым плавным движением вскочил на ноги.
-- Я -- Хосе Луис Кортез, но друзья зовут меня Джо, --
представился он, приготовившись пожать мне руку. -- А это мой
друг -- Гумерсиндо Эванс-Притчард.
Из опасения, что от такого имени я громко расхохочусь, я
прикусила губу и принялась чесать воображаемый укус на колене.
-- Наверное, блоха, -- сказала я, поглядывая то на одного
из них, то на другого. Они в свою очередь уставились на меня,
лишив возможности потешиться этим именем. На их лицах было
такое серьезное выражение, что мой смех тут же пропал.
Гумерсиндо Эванс-Притчард взял мою руку, вяло свисавшую
вдоль тела, и энергично потряс ее:
-- Я рад с тобой познакомиться, -- сказал он на чистейшем
английском языке с первоклассным британским акцентом. -- Я уж
было подумал, что ты -- эдакая зазнавшаяся п.... (Грубая брань.
В оригинале -- "cunt". Выражение грубое, но заменить или
смягчить его не удалось. Гумерсиндо этим словом изрядно
шокировал Флоринду (поэтому выражение должно быть крепким),
видимо, этого он и добивался (см. контекст). Так что остается
надеяться на понимание и крепкие нервы читателей (прим.
перев.)).
1000

Мой рот раскрылся, а глаза вылезли из орбит. И хотя что-то
во мне подметило, что его слова означали скорее комплимент, чем
оскорбление, мой шок был столь силен, что я стояла, словно
парализованная. Особым пуританством я не отличалась -- при
соответствующих обстоятельствах я могла переплюнуть кого
угодно, -- но в самом звучании слова cunt для меня было что-то
столь потрясающе обидное, что оно лишило меня дара речи.
Джо пришел мне на выручку. Он извинился за своего друга,
объяснив, что Гумерсиндо -- непримиримый борец с общественными
предрассудками. И прежде чем мне представилась возможность
сказать, что по моим понятиям он явно перешел все рамки
приличия, Джо добавил, что Гумерсиндо вынужден быть борцом с
общественными предрассудками, и это связано с тем фактом, что
он носит фамилию Эванс-Притчард.
-- Это не должно никого удивлять, -- заметил Джо. -- Его
отец был англичанином, который бросил его мать, индейскую
женщину из Джелиско, еще до рождения Гумерсиндо.
-- Эванс-Притчард? -- повторила я, все еще защищаясь,
затем повернулась к Гумерсиндо и поинтересовалась, кажется ли
ему нормальным, что Джо выдает первой встречной фамильные
секреты, бросающие на него тень.
-- Нет никаких бросающих тень секретов, -- ответил за
своего друга Джо. -- И знаешь почему? -- Он сковал меня
взглядом своих сияющих темных глаз, которые не были ни карими,
ни черными, но скорее цвета спелых вишен.
Я беспомощно покачала головой, желая сказать "нет", мое
внимание было приковано к его непреодолимому взгляду. Казалось,
что один глаз смеется надо мной, другой же был чрезвычайно
серьезен, в нем сквозило что-то зловещее и угрожающее.
-- То, что ты называешь секретами, бросающими тень, -- это
для Гумерсиндо источник силы, -- ответил Джо на свой
собственный вопрос. -- Известно ли тебе, что его отец -- ныне
знаменитый английский антрополог? Гумерсиндо ненавидит его
лютой ненавистью.
Гумерсиндо едва заметно кивнул, словно этой ненавистью
гордился.
Я едва могла поверить, что мне подвернулась такая удача.
Они имели в виду никого иного как Е. Е. Эванс-Притчарда, одного
из самых значительных социальных антропологов двадцатого века.
И как раз в этом семестре я занималась в стенах УКЛА (в
оригинале "UCLA" - Univercity of California in the Los Angeles
(прим. перев.)) изучением работ по истории социальной
антропологии и биографий исследователей, внесших наиболее
значительный вклад в эту область.
Вот это да! Мне пришлось сдержать себя, чтобы не закричать
во весь голос и не запрыгать от возбуждения. Появиться с таким
интригующим секретом! Знаменитый антрополог соблазняет и
впоследствии бросает индейскую женщину. Меня ни капли не
беспокоил тот факт, что Эванс-Притчард не проводил никаких
исследований на территории Мексики, -- он, в основном, был
известен своими работами в Африке, -- поскольку я была уверена,
что непременно обнаружу, что в один из его визитов в
Соединенные Штаты он заезжал в Мексику. Подтверждение тому
стояло прямо передо мной.
Радостно улыбаясь, я поглядывала на Гумерсиндо; мысленно я
пообещала себе, что, конечно же, не стану обнародовать факты
без его разрешения. Ну разве что только расскажу что-нибудь
одному из своих профессоров,-- думала я. В конце концов, не
каждый день попадает в руки такая информация.
В моем уме вертелись разные возможности. Это могла бы
быть, скажем, небольшая лекция для нескольких избранных
студентов дома у одного из профессоров. Мысленно я уже выбрала
профессора. Нельзя сказать, что он мне особенно нравился, но
мне импонировало то, что он старался произвести впечатление на
своих студентов в какой-то немного детской манере. Время от
времени мы собирались у него дома. И каждый раз, когда я там
бывала, то обнаруживала на его рабочем столе как бы по ошибке
забытую там записку, написанную ему знаменитым антропологом
Клодом Леви-Строссом.
-- Ты не сказ
1000
ала нам как тебя зовут, -- вежливо
поинтересовался Джо, мягко дергая меня за рукав.
-- Кармен Гебауэр, -- ответила я без колебаний, назвавшись
именем одной из подруг детства.
Чтобы облегчить дискомфорт и чувство вины от того, что я
вновь с такой легкостью сказала неправду, я спросила Джо, не из
Аргентины ли он. Получив в ответ удивленное выражение лица, я
поспешила добавить, что у него определенно аргентинская
интонация в голосе.
-- Даже несмотря на то, что внешность у тебя не
аргентинская, -- добавила я.
-- Я мексиканец, -- ответил он. -- А судя по твоему
акценту, ты выросла либо на Кубе, либо в Венесуэле.
У меня не было желания продолжать дальше эту линию
разговора, и я быстро переменила тему.
-- Знаешь ли ты, как мне снова выбраться на тропу? --
спросила я, внезапно озабоченная тем, что мои друзья уже,
пожалуй, волнуются.
-- Нет, я не знаю, -- признался с детской
непосредственностью Джо. -- Но Гумерсиндо Эванс-Притчард знает.
Гумерсиндо повел нас через густые заросли вверх по узкой
тропинке на другой стороне горы. И вскоре до нас донеслись
голоса моих друзей и лай их собаки.
Я почувствовала сильное облегчение и в то же время была
разочарована и озадачена тем, что ни один из мужчин не
попытался выяснить, как меня можно будет найти.
-- Я уверен, что мы еще встретимся, -- небрежно бросил Джо
на прощание.
Гумерсиндо Эванс-Притчард удивил меня тем, что галантно
поцеловал мою руку. Он сделал это так естественно и грациозно,
что мне даже не пришло в голову над ним посмеяться.
-- Это у него в генах, -- пояснил Джо. -- Несмотря на то,
что он лишь наполовину англичанин, его изысканность
безукоризненна. Он исключительно галантен!
Не сказав больше ни слова и не оглядываясь, оба они
растворились в тумане. Я очень сомневалась, что когда-нибудь
снова их увижу. Переполненная чувством вины за то, что солгала
по поводу своего имени, я была готова броситься им вдогонку, но
в эту минуту меня едва не повалила на землю собака моих друзей,
которая прыгнула на меня, пытаясь лизнуть в лицо.

Глава 6

Онемев, я уставилась на приезжего лектора. В
костюме-тройке, с коротко постриженными вьющимися волосами и
гладко выбритым лицом Джо Кортез выглядел пришельцем из другого
времени среди длинноволосых, бородатых, как попало одетых
студентов в одной из больших аудиторий Калифорнийского
Университета.
Я поспешно плюхнулась на свободное место в заднем ряду
набитой до отказа аудитории, место, которое заняла для меня та
самая подруга, с которой мы были на прогулке в горах Санта
Сьюзана.
-- Кто он? -- спросила я ее.
Она удивленно покачала головой, окинула меня нетерпеливым
взглядом, затем на клочке бумаги написала: Карлос Кастанеда.
-- А кто, черт возьми, такой Карлос Кастанеда? -- спросила
я снова и непроизвольно хихикнула.
-- Я давала тебе его книгу, -- прошипела она в ответ,
затем добавила, что он достаточно известный антрополог, который
проводил обширные исследования в Мексике.
Я уже было хотела сказать своей подруге по секрету, что
приезжий лектор -- это тот самый парень, которого я повстречала
в горах в тот день, когда заблудилась. Однако по каким-то очень
точным соображениям не сказала ничего. Этот парень был в ответе
за то, что едва не погибла наша дружба, которой я невероятно
дорожила. Моя подруга была непреклонна в своем мнении, что
история с сыном Эванс-Притчарда -- чистая выдумка. Я же
настаивала на том, что тем двоим незачем было кормить меня
баснями -- они от этого ничего не приобретали. Я просто знала,
что они чистосердечно рассказали мне всю правду. Моя подруга,
разозлившись, что я им поверила, обозвала меня легковерной
дурой.
Поскольку никто из нас не хотел уступать, страсти в нашем
споре стали накаляться. Ее муж, чтобы несколько охладить наш
пыл, высказал предположение, что, возможно, мне сказали правду.

1000
Раздраженная тем, что он не на ее стороне, моя подруга
закричала, чтобы он заткнулся.
По дороге домой над нами витала мрачная атмосфера, наша
дружба явно дала трещину. Потребовалось две недели, чтобы
загладить следы взаимной обиды. Тем временем я опробовала
информацию насчет сына Эванс-Притчарда на нескольких людях,
более сведущих в антропологических делах и причастных к ним
ученых, чем я и моя подруга. Стоит ли говорить, что я при этом
оказывалась полной идиоткой. Однако из упрямства я вцепилась в
свою слепую уверенность, что лишь мне одной известно истинное
положение вещей. Я была приучена смотреть на все с практической
точки зрения: если кто-то лжет, то тем самым он должен
приобрести что-то такое, чего иначе не получил бы. И я терялась
в догадках, что же могли приобрести те двое.
На лекцию, которую читал Карлос Кастанеда, я внимания
почти не обращала. Я была чересчур поглощена поисками причины,
заставившей его сказать мне неправду о своем имени. Склонная
выводить мотивы тех или иных людей из простых утверждений или
наблюдений, я немало времени потратила, пытаясь подыскать ключ
к его мотивам. Но потом вспомнила, что я тоже назвалась при нем
не своим именем. И мне никак не удавалось определить, почему я
так поступила.
После длительных размышлений я решила, что обманула его,
поскольку он автоматически вызвал во мне недоверие. Он был
слишком самоуверен, слишком петушился, чтобы ему можно было
доверять. Моя мать приучила меня не доверять латиноамериканским
мужчинам, особенно если они не были несколько ниже по своему
положению. Она любила повторять, что латиноамериканские мужчины
-- словно бойцовые петухи, их интересы сводятся к тому, чтобы
драться, есть и заниматься сексом, в таком вот именно порядке.
И я полагаю, что я поверила ей, даже не задумываясь.
Наконец я глянула на Карлоса Кастанеду. Мне ничего не
удавалось понять в том, о чем он говорит, но я была очарована
его движениями. Впечатление было такое, что он говорит всем
своим телом, и его слова не столько вылетают у него изо рта,
сколько выплывают из его рук, которыми он двигал с изяществом и
проворностью мага.
После лекции я смело направилась к нему. Он стоял,
окруженный студентами. Он был так обаятелен и открыт с
женщинами, что я автоматически стала его презирать.
-- Ты соврал мне, что твое имя Джо Кортез, -- сказала я
по-испански и в знак обвинения направила на него палец.
Держась рукой за живот, словно он получил удар, он взирал
на меня с тем самым нерешительно-удивленным выражением, которое
было у него на лице, когда он впервые увидел меня в горах.
-- Кроме того, ложь, что твой друг Гумерсиндо -- сын
Эванс-Притчарда, -- добавила я, прежде чем он оправился от
удивления, вызванного нашей встречей. -- Не так ли?
Он сделал умоляющий жест, чтобы я больше ничего не
говорила. Казалось, что он ни капли не смущен. Но в его глазах
было такое простое и неподдельное любопытство, что мой
праведный гнев быстро улетучился. Он мягко взял меня за
запястье, словно опасаясь, что я уйду.
Когда его беседа со студентами закончилась, он молча повел
меня к уединенной скамейке, которая стояла в тени огромной
сосны в северной части кампуса (в США -- название студенческого
городка (прим. ред.)).
-- Все это так странно, что я воистину теряю дар речи, --
сказал он по-английски, когда мы сели. Он смотрел на меня так,
словно все еще никак не мог поверить, что я сижу рядом с ним.
-- Я не думал, что когда-либо снова с тобой встречусь, --
продолжил он задумчиво. -- После того, как мы расстались, мы с
моим другом -- кстати, его зовут Нестор -- долго говорили о
тебе и пришли к выводу, что ты была полупризраком. -- Тут он
внезапно перешел на испанский и сказал, что они даже вернулись
на то место, где мы расстались, надеясь найти меня.
-- Почему ты хотел меня найти? -- спросила я по-английски,
уверенная, что в ответ он скажет по-английски, что я ему
понравилась.

1000
По-испански невозможно сказать, что кто-то кому-то просто
понравился. Ответ должен быть более явным и вместе с тем более
точным. В испанском можно либо выразить хорошее отношение -- те
caes bien, либо изобразить всеобъемлющую страсть -- те gustas.
Мой откровенный вопрос поверг его в долгое молчание.
Впечатление было такое, что у него внутри идет борьба --
говорить или не говорить. Наконец он сказал, что наша с ним
встреча в тумане в тот день произвела в нем основательный
переворот. Когда он это говорил, на его лице был написан
восторг, затем он голосом, в котором звучало глубочайшее
благоговение, добавил, что когда он увидел меня в лекционной
аудитории, ему чуть конец не пришел.
-- Почему? -- спросила я.
Он задел мое самолюбие. Тотчас же я об этом пожалела,
поскольку была уверена, что он собирается мне сказать, что по
уши влюблен в меня. А это будет чересчур волнующее признание, и
я не найдусь, что ответить.
-- Это очень длинная история, -- промолвил он, все еще
погруженный в задумчивость. Он скривил губы, как будто говорил
сам с собой, репетируя то, что собирался произнести.
Я узнала характерные признаки, когда мужчина готовится
сделать выпад.
-- Я не читала твоих работ, -- сказала я, чтобы направить
его в другое русло. -- О чем они?
-- Я написал пару книг о магии, -- ответил он.
-- О какой магии? О шаманстве, спиритуализме или о чем?
-- Ты знаешь что-нибудь о магии? -- спросил он с нотками
ожидания в голосе.
-- Конечно, знаю. Я рядом с этим росла. Я провела
значительное количество времени в прибрежной части Венесуэлы --
эта область славится своими магами. В детстве большую часть
летних месяцев я проводила в семье ведьм.
-- Ведьм?
-- Да, -- подтвердила я, польщенная его реакцией. -- Моя
нянька была ведьмой. Это была негритянка из Пуэрто Кабелло. Она
заботилась обо мне, пока я не стала подростком. Мои родители
работали, и когда я была ребенком, они с радостью оставляли
меня на ее попечении. У нее гораздо лучше выходило
присматривать за мной, чем у любого из моих родителей. Она
предоставляла мне возможность делать все, что я захочу. Мои
родители, естественно, позволяли ей брать меня с собой куда
угодно. Во время школьных каникул мы с ней отправлялись
навестить ее семью. Это была не кровная семья, это была семья
ведьм. И хотя мне не разрешалось принимать участие ни в одном
из их ритуалов и сеансов транса, я там немало увидела.
Он посмотрел на меня с любопытством, словно не верил своим
глазам. Затем спросил с лукавой улыбкой:
-- А что говорило о том, что она -- ведьма?
-- Все. Она убивала цыплят и предлагала их богам в обмен
на их благосклонность. Она и ее знакомые ведьмы и колдуны --
мужчины и женщины -- танцевали до тех пор, пока не впадали в
транс. Она произносила тайные заклинания, в которых была
заключена сила, способная излечить ее друзей и навредить ее
врагам. Она специализировалась на приворотном зелье. Она
готовила его из лекарственных трав и всех видов телесных
выделений, таких как менструальная кровь, обрезки ногтей и
волосы, предпочтительно волосы с лобка. Она изготовляла
амулеты, приносящие удачу в азартных играх и в любовных делах.
-- И твои родители все это позволяли? -- спросил он с
недоверием.
-- Дома об этом никто не знал, кроме меня и няниных
клиентов, разумеется, -- объяснила я. -- Она ходила по вызовам
на дом, как и любой доктор. Все, что она делала дома, -- это
жгла свечи в туалете за унитазом, когда мне снились кошмары.
Поскольку похоже было, что это мне помогает и среди кафельных
плиток нечему было возгораться, моя мать открыто позволяла ей
это делать.
Он внезапно вскочил и начал смеяться.
-- Что здесь смешного? -- спросила я, гадая, не решил ли
он, что я все это выдумала. -- Это правда. Я тебя уверяю.
-- Ты доказываешь что-то самой себе, и поскольку ты в этом
заинтересована, то как только начинаешь это утверж
1000
дать, оно
становится правдой, -- сказал он с серьезным лицом.
-- Но я сказала тебе правду, -- настаивала я, уверенная,
что он имеет в виду мою няню.
-- Я могу видеть людей насквозь, -- сказал он спокойно. --
К примеру, я вижу, что ты убеждена, что я собираюсь приударить
за тобой. Ты убедила себя в этом, и теперь -- это правда. Вот о
чем я говорю.
Я попыталась что-то сказать, но от негодования у меня
перехватило дыхание. Мне захотелось убежать, но это было бы
чересчур унизительно. Он слегка нахмурился, и у меня сложилось
неприятное впечатление, что он знает, что я чувствую. Я дрожала
от подавленной злости. Тем не менее, в отдельные моменты я
ощущала необыкновенное спокойствие. Это происходило не
благодаря какому-то сознательному усилию с моей стороны, однако
я отчетливо чувствовала, что что-то во мне сдвинулось. У меня
появилось туманное воспоминание, что я испытывала нечто
подобное раньше, но оно улетучилось столь же быстро, сколь и
пришло.
-- Что ты со мной делаешь? -- пробормотала я.
-- Просто выходит так, что я вижу людей насквозь, --
сказал он голосом, полным раскаяния. -- Не всегда и,
разумеется, не всех, только тех, с кем я тесно связан. Я не
знаю, почему я могу видеть насквозь тебя.
Искренность его была очевидна. Впечатление было такое, что
он больше сбит с толку, чем я сама. Он снова сел на скамейку и
придвинулся ко мне поближе. Некоторое время мы сидели в полной
тишине. Было чрезвычайно приятно ощущать, что можно отбросить
все усилия, направленные на поддержание разговора, и не
чувствовать себя бестолковой. Я поглядела вверх, на небо; оно
было безоблачно и прозрачно, словно голубой хрусталь. Несмелый
ветерок пробежал по веткам сосны, и на нас легким дождем
посыпались иголки. Потом ветерок окреп, превратился в ветер, и
к нам от ближайшего платана полетели сухие желтые опавшие
листья. Они закружились вокруг нас, издавая тихий ритмический
звук. Одним резким порывом ветер подхватил листья и поднял их
высоко в воздух.
-- Это было замечательное проявление духа, -- пробормотал
он. -- И связано оно было с тобой. Ветер, листья, кружащиеся
перед нами в воздухе. Маг, с которым я работаю, сказал бы, что
это было предзнаменование. Что-то указало мне на тебя, и как
раз в тот момент, когда я думал, что, пожалуй, лучше уйду.
Теперь я уйти не могу.
Думая только о его последней фразе, я чувствовала себя
необъяснимо счастливой. Эго было не триумфальное счастье, не то
ликование, которое ощущаешь, когда становишься сам себе
хозяином. Это скорее было чувство глубокой благости, которое не
длится долго. Внезапно мое тяжеловесное "я" взяло верх и
потребовало, чтобы я избавилась от этих мыслей и чувств. У меня
не было времени тут сидеть. Я пропустила пару, не пошла вместе
с моими настоящими друзьями на ланч, пропустила свое время в
бассейне.
-- Пожалуй, лучше будет, если я пойду, -- сказала я.
Я намеревалась сказать это с чувством облегчения, но когда
произнесла эти слова, они прозвучали так, словно я об этом
сожалею, что каким-то образом так и было.
Но вместо того чтобы уйти, я спросила его как можно
небрежнее, всегда ли он умел видеть людей насквозь.
-- Нет, не всегда. -- Его добрый тон ясно показывал, что
он в курсе происходящей у меня внутри сумятицы. -- Старый маг,
с которым я работаю, недавно меня этому научил.
-- Как ты думаешь, он смог бы научить и меня?
-- Да, я думаю, научил бы. -- Казалось, что он поразился
собственному утверждению. -- Если он почувствует в тебе то, что
чувствую я, он несомненно попытается.
-- А ты знал что-то о магии прежде? -- спросила я робко,
медленно оправляясь от смятения.
-- В Латинской Америке каждый думает, что он это знает,
думал так и я. В этом отношении ты мне напомнила меня самого.
Как и ты, я был убежден, что имею понятие о том, что такое
магия. Но затем, когда я по-настоящему с ней соприкоснулся, она
оказалась вовсе не такой, как я думал.
-- А какой она ок
1000
азалась?
-- Простой. Настолько простой, что это пугает, -- поведал
он. -- Мы боимся магии, потому что думаем, что она таит в себе
зло. В этой магии, с которой встретился я, нет ни капли злого
умысла, и поэтому она пугает сильнее всего.
Я прервала его и вставила, что он, должно быть, имеет в
виду белую магию, в противоположность черной.
-- Не мели ерунды, черт возьми! -- внезапно набросился он
на меня.
Я была настолько шокирована тем, что он со мной говорит в
таком тоне, что судорожно ухватила ртом воздух. Я мгновенно
была опять отброшена в состояние смятения. Он отодвинулся,
чтобы избежать проявлений моего гнева. Он осмелился на меня
кричать! Я так разозлилась, что думала, что лопну от злости. В
ушах у меня шумело, перед глазами плыли темные пятна. Я бы
ударила его, если бы он так ловко не отскочил от меня на
безопасное расстояние.
-- Ты очень недисциплинированна, -- сказал он и снова сел.
-- И весьма несдержанна. Твоя няня, видать, прощала тебе все
грехи и цацкалась с тобой так, словно ты хрустальная.
Заметив, что я сердито нахмурилась, он продолжил и сказал,
что на самом деле закричал на меня вовсе не потому, что
разозлился или не сдержался.
-- Лично меня не волнует, слушаешь ты или нет, -- объяснил
он. -- Но это волнует кое-кого еще, ради кого я и закричал на
тебя. Того, кто за нами наблюдает.
Поначалу это сбило меня с толку, затем я почувствовала
себя неловко. Я стала оглядываться по сторонам, пытаясь
выяснить, не его ли маг-учитель за нами наблюдает.
Он, не обращая на меня внимания, продолжал:
-- Мой отец никогда не говорил мне, что у нас есть
постоянный свидетель. А не говорил он этого, потому что сам об
этом не знал. Точно так же, как и ты сама об этом не знаешь.
-- Что за чушь ты тут несешь? -- мой резкий злой голос
отражал то, что я в данный момент ощущала. Он закричал на меня,
он меня оскорбил. Меня окончательно вывело из себя то, что он
продолжал говорить так, словно бы ничего не случилось. Если он
думает, что я не придам значения его действиям, то его ждет
сюрприз. "Это тебе даром не пройдет, -- подумала я, злобно
усмехнувшись в его адрес. -- Только не со мной, приятель".
-- Я говорю о силе, сущности, присутствии, которая не
является ни силой, ни сущностью, ни присутствием, -- объяснил
он с ангельской улыбкой на лице. Он, по-видимому, совершенно не
обратил внимания на мое воинственное настроение. -- Звучит как
бессмыслица, но это не так. Я имею в виду нечто такое, о чем
знают лишь маги. Они называют это духом. Нашим личным
наблюдателем, нашим постоянным свидетелем.
Не знаю точно, какое именно слово и как привело к этому,
но внезапно он приковал к себе мое внимание. Он продолжал
говорить об этой силе, которая, по его словам, не была Богом
или чем-то, имеющим хоть какое-то отношение к религии или
морали. Это была безличная сила, энергия, которая оказывалась в
нашем распоряжении, если только мы научимся обращать себя в
ничто. Он даже взял меня за руку, и я этому не противилась. На
самом деле, мне нравилось ощущать мягкое касание его сильной
руки. Я чувствовала какое-то нездоровое очарование той странной
властью, которую он надо мной имел. Я была поражена тем, что
желаю сидеть с ним на этой скамейке до бесконечности и держать
свою руку в его.
Он продолжал говорить, а я -- прислушиваться к каждому его
слову. Однако в то же время мое извращенное любопытство жаждало
узнать, когда же он схватит меня за ногу. Поскольку я знала,
что моей руки ему будет недостаточно, а остановить его я никак
не смогу. Или я просто не хочу ничего делать, чтобы его
остановить?
Он объяснил, что был столь же неосторожным и расхлябанным,
как любой другой, но ни о чем другом он понятия не имел,
поскольку был в плену у духа времени. -- Что такое дух временит
-- спросила я его грубым холодным тоном -- пусть не думает, что
мне нравится быть с ним.
-- Маги называют его модальностью времени, -- ответил он.
-- В наши
1000
дни -- это заботы среднего класса. Я -- представитель
мужской части среднего класса, точно так же, как ты --
представительница его женской части ...
-- Такие классификации не представляют никакой ценности,
-- грубо прервала я, выдергивая у него свою руку. -- Это просто
обобщение.
Я посмотрела на него сердитым подозрительным взглядом.
Что-то потрясающе знакомое было в его словах, но я не могла
вспомнить, где я их раньше слышала и что они для меня значили.
Однако у меня было чувство, что они были жизненно для меня
важными, если бы только я могла вспомнить то, что знаю по этому
поводу.
-- Не приписывай мне этот социологический вздор, -- сказал
он весело. -- Я так же, как и ты, прекрасно это знаю.
Внезапно на меня нахлынула волна полной безысходности, под
ее воздействием я схватила его руку и укусила ее.
-- Я искренне сожалею об этом, -- промямлила я в тот же
момент, еще прежде, чем он оправился от неожиданности. -- Я не
знаю, почему я это сделала. Я с детства никого не кусала.
Я, не сводя с него глаз, отодвинулась на дальний конец
скамейки, готовая к его возмездию. Его не последовало.
-- Ты совершенно примитивна, -- это было все, что он
сказал, изумленно потирая свою руку.
У меня вырвался вздох глубокого облегчения. Его власть
надо мной пошатнулась. И я вспомнила, что у меня еще были с ним
старые счеты. Он сделал меня посмешищем среди моих друзей --
студентов-антропологов.
-- Давай вернемся к нашей изначальной проблеме, -- начала
я, стараясь пробудить в себе гнев. -- Зачем ты рассказывал мне
всю эту белиберду о сыне Эванс-Притчарда? Ты ведь наверняка
понимал, что я поставлю себя в идиотское положение.
Я внимательно следила за ним, поскольку была уверена, что
такая конфронтация после укуса наконец лишит его самообладания
или хотя бы пошатнет его. Я ожидала, что он закричит, утратит
свою дерзость и самоуверенность. Но он оставался невозмутимым.
Он сделал глубокий вдох, и лицо его приняло серьезное
выражение.
-- Я знаю, что выглядит это так, словно люди просто
рассказывают басни ради собственного развлечения, -- начал он
легким небрежным тоном. -- Однако все здесь несколько сложнее.
-- Он тихо засмеялся, затем напомнил мне, что тогда он еще не
знал, что я изучаю антропологию и что я поставлю себя в
неловкое положение. Он на мгновение замолчал, как будто
подыскивая подходящие слова, затем безнадежно пожал плечами и
добавил:
-- Я не могу сейчас объяснить тебе, почему я представил
тебе своего друга как сына Эванс-Притчарда, для этого мне
сначала пришлось бы рассказать тебе много всего о себе и моих
целях. А это сейчас нереально.
-- Почему нет?
-- Потому что чем больше ты будешь обо мне узнавать, тем
больше ты будешь привязываться, -- он задумчиво посмотрел на
меня, и по выражению его глаз я поняла, что он говорит
искренне. -- И я имею в виду не ментальную привязанность. Я
хочу сказать, что ты привяжешься ко мне лично.
От такого вопиющего проявления наглости ко мне вернулась
вся моя уверенность. Я засмеялась своим испытанным
саркастическим смехом и отрезала:
-- Ты совершенно отвратителен. Знаю я ваше отродье. Ты --
типичный пример самодовольного латиноамериканца, с которыми я
воевала всю свою жизнь.
Заметив на его лице удивленное выражение, я добавила своим
самым высокомерным тоном:
-- Как это тебе пришло в голову, что я к тебе привяжусь?
Он не покраснел, как я ожидала. Он хлопнул себя по коленям
и стал неудержимо хохотать, словно ничего смешнее в своей жизни
не слышал. И к моему полнейшему изумлению, стал толкать меня в
бок, как будто я была ребенком.
Опасаясь, что рассмеюсь -- я боялась щекотки, -- я
возмущенно взвизгнула:
-- Как ты смеешь ко мне прикасаться!
Я вскочила, собираясь уйти. Меня трясло. А затем я
поразила себя тем, что снова села.
Видя, что он готов опять начать толкать меня в ребра, я
сжала руки в кулаки и выставила их перед собой:
-- Е
1000
сли ты еще раз меня коснешься, я разобью тебе нос, --
предупредила я его.
Абсолютно не обратив внимания на мои угрозы, он откинулся
на спинку скамейки, запрокинул голову и закрыл глаза. Смеялся
он весело, глубоким фыркающим смехом, от которого вздрагивало
все его тело.
-- Ты типичная немка, которая росла в окружении мулатов,
-- сказал он, повернувшись в мою сторону.
-- Откуда ты знаешь, что я немка? Я никогда тебе этого не
говорила, -- сказала я дрожащим голосом, хотя мне очень
хотелось, чтобы он звучал слегка угрожающе.
-- Я понял, что ты немка, еще в нашу первую встречу, --
сказал он. -- Ты подтвердила это, когда соврала, что ты --
шведка. Только немцы, рожденные в Новом Свете после Второй
Мировой войны, могут так врать. То есть, если они живут в
Соединенных Штатах, разумеется.
И хотя я не собиралась с ним соглашаться, он был прав. Я
всегда ощущала, как в отношении ко мне у людей появлялась
враждебность, стоило им узнать, что мои родители -- немцы. В их
глазах это автоматически делало нас нацистами. И даже когда я
говорила, что мои родители были идеалистами, все равно ничего
не менялось. Конечно, я вынуждена признать, что как и всякие
добропорядочные немцы, они верили, что их нация лучше по самой
своей природе, но в общем-то у них было доброе сердце, и всю
свою жизнь они были вне политики.
-- Все что мне остается, -- это согласиться с тобой, --
заметила я ядовито. -- Ты увидел светлые волосы, голубые глаза,
скуластое лицо, все, что по твоему мнению отличает шведов. Не
слишком у тебя богатое воображение, правда? -- я двинулась в
наступление. -- А зачем тебе самому понадобилось врать, если
только ты не бесстыдный лгун по натуре? -- продолжала я, помимо
своей воли повышая голос. Постучав указательным пальцем по его
запястью, я добавила с издевкой:
-- Джо Кортез, а?
-- А твое настоящее имя -- Кристина Гебауэр? -- выпалил он
в ответ, подражая моей одиозной интонации.
-- Кармен Гебауэр! -- крикнула я, задетая тем, что он
неправильно запомнил имя. Затем, смущенная своей вспышкой, я
принялась хаотически защищаться. Через пару минут, сообразив,
что сама не знаю, что говорю, я резко остановилась и
призналась, что я и вправду немка, а Кармен Гебауэр -- это имя
подруги детства.
-- Мне это нравится, -- сказал он мягко, на его губах
играла сдержанная улыбка.
Имел он в виду мою ложь или мое признание, я понять не
смогла. Его глаза до краев были полны добротой и лукавством.
Мягким, полным задумчивости голосом он принялся рассказывать
мне историю своей детской подружки Фабиолы Кунз.
Озадаченная его реакцией, я отвернулась и стала смотреть
на стоящий поблизости платан и сосны позади него. Затем, желая
скрыть свой интерес к его рассказу, я стала заниматься своими
ногтями -- поджимать обрамляющую их кожицу и сдирать лак,
методично и задумчиво.
История Фабиолы Кунз была столь похожа на мою собственную
жизнь, что через несколько минут я забыла все свое наигранное
безразличие и стала внимательно слушать. Я подозревала, что
историю он выдумал, но вместе с тем должна была признать, что
он выдавал подробности, которые может знать лишь дочь немцев в
Новом Свете.
Фабиола якобы до смерти боялась темнокожих
латиноамериканских мальчиков, однако она точно так же боялась
немцев. Латиноамериканцы пугали ее своей безответственностью,
немцы -- своей предсказуемостью.
Мне пришлось сдерживаться, чтобы не расхохотаться, когда
он описывал сцены, имевшие место в обед по воскресеньям в доме
Фабиолы, когда два десятка немцев усаживались вокруг
превосходно сервированного стола -- там был лучший фарфор,
серебро и хрусталь -- и ей приходилось слушать два десятка
монологов, которые играли роль беседы.
По мере того, как он продолжал выдавать специфические
детали этих воскресных обедов, мне становилось все более и
более не по себе: здесь был отец Фабиолы, который запрещал в
доме политические споры, вместе с т
1000
ем навязчиво старался их
разжигать, выискивая окольные пути, чтобы отпускать пошлые
шуточки в адрес католических священников. Или вечный страх ее
матери: ее изысканный фарфор попал в руки этих неуклюжих
олухов.
Его слова были сигналом, на который я подсознательно
отвечала. Передо мной словно кадры на экране стали
развертываться сцены воскресных обедов из моей жизни.
Я превратилась в сплошной пучок нервов. Мне хотелось выйти
из себя и побить его, если бы только я знала как. Мне хотелось
ненавидеть этого человека, но я не могла. Я жаждала мести,
извинений, но от него их добиться было невозможно. Я хотела
иметь над ним власть. Мне хотелось, чтобы он в меня влюбился,
чтобы я могла его отвергнуть.
Пристыженная своими незрелыми чувствами, я сделала
огромное усилие с целью собраться. Сделав вид, что мне скучно,
я наклонилась к нему и спросила:
-- А почему ты соврал о своем имени?
-- Я не врал, -- произнес он. -- Это мое имя. У меня
несколько имен. У магов для разных случаев есть разные имена.
-- Как удобно! -- воскликнула я саркастически.
-- Очень удобно, -- эхом подтвердил он и едва заметно
подмигнул, что еще больше вывело меня из себя.
И тут он сделал нечто совершенно странное и неожиданное.
Он обнял меня. В этом объятии не было никаких сексуальных
примесей. Это был простой добрый спокойный жест ребенка,
который желает утешить своего друга. Его касание успокоило меня
столь полно, что я начала бесконтрольно рыдать.
-- Я такое дерьмо, -- всхлипнула я. -- Я хотела взять над
тобой верх, и посмотри теперь на меня. Я в твоих объятиях.
Я уже было собиралась добавить, что пребывать в его
объятиях мне нравится, как вдруг меня наполнил всплеск энергии.
Словно очнувшись ото сна, я оттолкнула его.
-- Оставь меня, -- прошипела я и бросилась прочь.
Я слышала, как он задыхается от смеха, но это меня ничуть
не беспокоило; мой всплеск внезапно рассеялся. Я остановилась,
словно вкопанная, я вся дрожала, но была не в силах уйти прочь.
А затем, словно меня притянуло огромной резиновой лентой, я
вернулась на скамейку.
-- Не расстраивайся, -- сказал он добродушно.
Казалось, он точно знает, что это было такое, что
притянуло меня назад к скамейке. Он похлопал меня по спине, как
хлопают детей после еды.
-- Не ты и не я это делаем, -- пояснил он. -- Нечто вне
нас двоих совершает над нами действия. Это действует на меня
долгое время. Я к этому уже привык. Но я не могу понять, почему
это действует и на тебя. Не спрашивай меня, что это, -- сказал
он, предвосхищая мой вопрос. -- Я не смогу тебе этого
объяснить.
Я все равно не собиралась его ни о чем спрашивать. Мой ум
перестал работать. У меня было совершенно такое же ощущение,
как если бы я спала, и мне снилось, что я разговариваю.
Через несколько мгновений мое оцепенение прошло. Я
почувствовала себя более живой и подвижной, однако не совсем
так, как обычно.
-- Что со мной происходит? -- спросила я.
-- Тебя фокусирует и на тебя давит нечто, что исходит не
из тебя,-- ответил он. -- Нечто давит на тебя, используя меня
как инструмент. Нечто налагает другие критерии на твои
средне-классовые убеждения.
-- Не разводи опять эти бредни насчет среднего класса, --
слабо огрызнулась я.
Это выглядело скорее просьбой. Я беспомощно улыбнулась,
чувствуя, что утратила всю свою обычную желчь.
-- Это, между прочим, не лично мои мнения или идеи, --
сказал он. -- Я, как и ты, исключительно продукт идеологии
среднего класса. Вообрази мой ужас, когда я лицом к лицу
столкнулся с отличной и более сильной идеологией. Она разорвала
меня на части.
-- Что это за идеология? -- спросила я кротко, мой голос
прозвучал так тихо, что его едва можно было расслышать.
-- Мне открыл эту идеологию один человек, -- ответил он.
-- Или, точнее, через него говорил и действовал на меня дух.
Этот человек -- маг. Я писал о нем. Его имя Хуан Матус. Он тот,
к
1000
то заставил меня посмотреть в лицо моему средне-классовому
складу ума.
Однажды Хуан Матус задал мне важный вопрос: "Что такое,
по-твоему, университет?" Я, разумеется, ответил ему как
ученый-социолог: "Центр высшего образования". Он исправил меня,
заявив, что университет следовало бы называть "Институт
среднего класса", поскольку это -- заведение, которое мы
посещаем, чтобы совершенствовать наши средне-классовые ценности
и качества. Мы, по его словам, посещаем университет, чтобы
стать профессионально образованными. Идеология нашего
социального класса гласит, что мы должны готовиться занять
руководящие должности. Хуан Матус сказал, что мужчины ходят в
институт среднего класса, чтобы стать инженерами, юристами,
врачами и т.п., а женщины -- чтобы обрести подходящего мужа,
кормильца и отца для своих детей. Кто подходящий -- естественно
определяется ценностями среднего класса.
Я хотела возразить ему. Я хотела закричать, что я знаю
людей, которые интересуются отнюдь не только карьерой или
приобретением супруга, я знаю людей, для которых важны идеи и
принципы, которые учатся ради получения знаний. Но я на самом
деле не знала таких людей. Я ощутила ужасное давление на
грудную клетку, и меня сразил приступ сухого кашля. Я стала
ерзать на своем месте, но заставил меня делать это и не дал
возразить ему не кашель и не физический дискомфорт. Виной всему
была уверенность, что он говорит обо мне: я пошла в университет
именно для того, чтобы найти подходящего мужа.
Я снова встала и приготовилась уйти. Я даже уже протянула
ему на прощание руку, но тут ощутила, как что-то сильно
потянуло меня за спину. Усилие было столь значительно, что мне
пришлось сесть, чтобы не упасть. Я знала, что он меня не
касался, -- я все время на него смотрела.
Воспоминания о людях, которых я не вполне помню, о снах,
которые не совсем забыла, толпой ринулись в мое сознание,
образуя сложный узор, в котором мне не удавалось найти свое
место. Неизвестные лица, обрывки фраз, темные изображения
каких-то мест, размытые образы людей моментально отбросили меня
в состояние некоего своеобразного забытия. Я была уже на грани
того, чтобы вспомнить что-то обо всем этом калейдоскопе картин
и звуков. Но информация ускользнула, и меня охватило чувство
легкости и спокойствия -- такого глубокого спокойствия, что оно
напрочь стерло все мои желания отстаивать свои права.
Я вытянула перед собой ноги, так, словно меня ничто в мире
не беспокоило, -- а в этот момент это так и было -- и принялась
говорить. Я не могла вспомнить, чтобы когда-либо так откровенно
о себе рассказывала, и не могла понять, почему я вдруг стала с
ним такой раскованной. Я рассказала ему о Венесуэле, о своих
родителях, о детстве, о своей неприкаянности, о бессмысленной
жизни. Я рассказывала ему о таких вещах, в которых не
признавалась даже себе.
-- С прошлого года я занимаюсь антропологией. И сама не
знаю, зачем, -- сказала я.
Я начала понемногу ощущать себя не в своей тарелке от
собственных признаний. Я беспокойно задвигалась на скамейке, но
не смогла удержаться и добавила:
-- Две вещи, которые больше интересуют меня -- это
испанская и немецкая литература. А быть на факультете
антропологии --. противоречит всему, что я о себе знаю.
-- Эта деталь меня бесконечно заинтриговала, -- заметил
он. -- Я сейчас не могу в это вдаваться, но похоже, что я
оказался здесь, чтобы ты меня нашла, или наоборот.
-- Что это все значит? -- спросила я, и тут же вспыхнула,
сообразив, что я все интерпретирую и рассматриваю сквозь призму
своей принадлежности к женскому полу.
Он, похоже, был полностью в курсе моего внутреннего
состояния. Он ухватил мою руку и прижал к своему сердцу: --Me
gustas, nibelunga! -- воскликнул он аффектированно и чтобы не
осталось сомнений, перевел свои слова на английский: -- Я
страстно влюблен в тебя, Нибелунген. -- Он глянул на меня
взглядом латиноамерикан
1000
ского любовника и громко расхохотался.
-- Ты была уверена, что рано или поздно я должен буду это
сказать, так что с тем же успехом можно и сейчас.
Вместо того, чтобы разозлиться или быть задетой, я
рассмеялась; его юмор доставил мне огромное удовольствие.
Единственная Нибелунген, которую я знала, обитала в книгах
моего отца по немецкой мифологии. Зигфрид и Нибелунген.
Насколько я могла вспомнить, они были волшебными существами
карликового роста, которые жили под землей.
-- Ты что, называешь меня карликом? -- спросила я в шутку.
-- Боже сохрани! -- запротестовал он. -- Я называю тебя
немецким мифическим созданием.
Вскоре после этого, словно нам было больше нечего делать,
мы отправились в горы Санта Сьюзана, к тому месту, где
встретились. Никто из нас не проронил ни слова, когда мы сидели
на краю обрыва, окидывая взглядом индейское кладбище. Движимые
чисто дружеским импульсом, мы сидели там в тишине, не замечая,
как день постепенно превращается в ночь.


Глава 7

Кортез припарковал свой фургон у подножия холма. Он обошел
вокруг кабины и с подлинным изяществом помог мне выйти из
машины. Я почувствовала облегчение, что мы наконец сделали
остановку, хотя не могла сообразить, почему. Мы были посреди
неизвестно чего. Мы ехали с раннего утра. Дневная жара, ровная
пустыня, безжалостное солнце и дорожная пыль обратились в
неясные воспоминания по мере того, как я вдыхала холодный
тяжелый ночной воздух.
Взбитый ветром воздух вертелся вокруг нас словно что-то
ощутимое, живое. Луны не было. И звезды, количество и яркость
которых были невероятны, казалось, лишь подчеркивали наше
уединение. Под этим неуютным сиянием пустыня и холмы, что
раскинулись вокруг нас, почти невидимые, были полны теней и
приглушенных звуков. Я попыталась сориентироваться, посмотрев
на небо, но не смогла выделить на нем ни одного созвездия.
-- Мы глядим на восток, -- прошептал Джо Кортез, словно я
высказала свои мысли вслух, затем принялся терпеливо показывать
мне главные созвездия летнего неба. Запомнить мне удалось
только звезду Вегу, поскольку ее название напомнило мне имя
испанского писателя семнадцатого века Лопе де Вега.
Мы сидели в тишине на крыше его фургона, и я мысленно
перебирала события нашего путешествия.
Меньше чем двадцать четыре часа назад, когда мы
перекусывали в японском ресторане в пригороде Лос-Анжелеса, он
вдруг ни с того ни с сего спросил меня, не составлю ли я ему
компанию в путешествии в Сонору на несколько дней.
-- С удовольствием поеду, -- импульсивно выпалила я. --
Учебный семестр закончился. Я свободна. Когда ты собираешься
выезжать?
-- Сегодня вечером! -- ответил он. -- Фактически, как
только мы закончим нашу трапезу.
Я засмеялась, будучи уверена, что его приглашение было
шуткой.
-- Я не могу так вот просто сорваться с места, -- заметила
я. Как насчет завтра?
-- Сегодня вечером, -- сказал он мягко и настойчиво, затем
протянул руку и очень официально пожал мою. Только когда я
заметила в его глазах огоньки удовольствия и озорства, до меня
дошло, что это означало не прощание, а заключение договора.
-- Когда решения приняты, нужно немедленно начинать
действовать в соответствии с ними, -- произнес он, оставив
слова висеть передо мной в воздухе. Мы оба уставились на них,
словно они и в самом деле имели форму и размер.
Я кивнула, вряд ли сознавая, что принимаю решение. Поворот
судьбы был здесь, вне меня, наготове, он был неизбежен. Мне не
пришлось ничего предпринимать, чтобы вызвать его.
Внезапно я с поразительной живостью вспомнила свою
предыдущую поездку в Сонору годом раньше. Тело содрогнулось от
страха и потрясения, когда картины -- никак не связанные в
своей последовательности -- завертелись у меня глубоко внутри.
События этой странной поездки так основательно стерлись из
моего сознания, что до этого момента я жила так, словно их
в
1000
ообще никогда не было. Однако сейчас они предстали перед моим
мысленным взором так ясно, как в тот день, когда произошли.
Содрогнувшись, но не от холода, а от невыразимого ужаса, я
повернулась, чтобы посмотреть на Джо Кортеза и рассказать ему о
своей поездке. Он неподвижно смотрел на меня со странной силой.
Его глаза были словно туннели, глубокие и темные, они вобрали в
себя мое смятение. Кроме того, под их воздействием картины той
поездки отступили. И как только они потеряли свой заряд, в моем
сознании остались лишь пустые банальные мысли. В этот момент я
в своей обычной самоуверенной манере решила, что не стану
ничего рассказывать Джо Кортезу, поскольку настоящее
приключение само выбирает свой путь, и самые восхитительные
запоминающиеся события моей жизни -- это те, у которых я не
становилась на пути.
-- Как ты хочешь, чтобы я тебя называла? Джо Кортез или
Карлос Кастанеда? -- спросила я с противной женской игривостью.
Медный цвет его лица озарился улыбкой.
-- Я твой детский приятель. Дай мне имя. Я зову тебя
нибелунга.
Я никак не могла выбрать подходящее имя и спросила его:
-- А в твоих именах есть какой-то порядок?
-- Пожалуй, -- сказал он задумчиво, -- Джо Кортез -- это
повар, садовник, мастер на все руки; это внимательный и
задумчивый человек. Карлос Кастанеда -- это человек из
академического мира, но я думаю, ты его еще не встречала.
Он с улыбкой неотрывно смотрел на меня. В его улыбке было
что-то детское, что-то, вызывающее глубокое доверие.
Я решила, что буду звать его Джо Кортез.
Мы провели ночь -- в разных комнатах -- в мотеле в Юме,
штат Аризона. После того, как мы выбрались из Лос-Анжелеса, я
всю дорогу изводила себя беспокойством по поводу того, как мы
будем спать. Временами меня одолевал страх, что он набросится
на меня прежде, чем мы доберемся до мотеля. В конце концов, он
был сильным молодым мужчиной, чересчур самоуверенным и
агрессивным. Я бы так не беспокоилась, если бы он был
американцем или европейцем. Но поскольку он был из Латинской
Америки, я просто знала, что у него на уме. Принять приглашение
провести с ним несколько дней означало, что я желаю разделить с
ним постель.
Его задумчивость и тактичное обращение со мной на
протяжении длительной поездки прекрасно вписывались в то, что я
о нем думала: он готовил почву.
Мы добрались до мотеля поздней ночью. Он отправился в
кабинет управляющего справиться о комнатах для нас. Я осталась
в машине, мысленно разыгрывая один мрачный сценарий за другим.
Я была так поглощена своими фантазиями, что не заметила,
как он вернулся. Услышав, как он звенит передо мной связкой
ключей, я подпрыгнула на сиденье и выронила бумажную коричневую
сумку, которую держала в руках, подсознательно прижимая к
груди. В ней лежали все мои принадлежности туалета, которые мы
купили по дороге.
-- Я снял для тебя комнату в западной части мотеля, --
сказал он. -- Она вдали от трассы.
Он указал на дверь в нескольких шагах от нас и добавил:
-- Сам я буду спать в этой, выходящей на улицу. Я привык
спать при любом шуме, -- он сам себе улыбнулся. -- У них
остались только две эти комнаты.
Ошарашенная, я взяла ключи из его рук. Все мои сценарии
разом отпали. Теперь у меня не будет возможности его
отвергнуть. Не то чтобы мне действительно этого хотелось. Но в
глубине моей души раздавались голоса, жаждущие победы, не
важно, сколь незначительной.
-- Не вижу, зачем нам снимать две комнаты, -- сказала я с
заученной небрежностью.
Дрожащими руками я подбирала с пола свои вещи и запихивала
их обратно в бумажную сумку. То, что я сказала, звучало
невероятно для меня самой, однако я не в силах была
остановиться.
-- Шум машин не даст тебе отдохнуть, а тебе нужен сон не
меньше, чем мне.
В данный момент мне как-то не верилось, что кто-то может
уснуть под шум, доносящийся с трассы.
Не глядя на него, я выбралась из машины, а затем
1000
услышала
собственное предложение:
-- Мы могли бы спать в одной комнате -- в разных кроватях,
я имею ввиду.
На мгновение я застыла в немом оцепенении. Никогда прежде
я ничего подобного не делала, и никогда у меня не было такой
шизоидной реакции. Я говорила не то, что имела в виду. Или
я-таки имела в виду именно это, но сама не понимала, что делаю.
Его смех положил конец моему смятению. Он хохотал так
громко, что в одной из комнат постояльцы зажгли свет и стали
кричать, чтобы мы заткнулись.
-- Остаться с тобой в одной комнате, чтобы ты посреди ночи
мной воспользовалась, -- выдавил он из себя между приступами
бурного веселья. -- Как раз после того, как я приму душ. Не
выйдет!
Я покраснела, да так сильно, что вспыхнули уши. Мне
хотелось умереть от стыда. Это не вписывалось ни в один из моих
сценариев.
Я вернулась в машину и захлопнула дверь. -- Отвези меня в
Трейхаунд на автостанцию, -- прошипела я ему с затаенной
злобой. -- Какого черта я поехала с тобой? Надо проверить, все
ли в порядке у меня с головой!
Все еще смеясь, он открыл дверь и мягко вытащил меня
наружу.
-- Давай будем спать не только в одной комнате, но и в
одной постели.
Он робко посмотрел на меня.
-- Пожалуйста, подари мне свою любовь! -- попросил он так,
словно и самом деле хотел этого.
Ошеломленная, я вырвалась из его объятий и прокричала:
-- Да ни за что в жизни!
-- Вот, -- сказал он. -- Ты так свирепо меня отвергла, что
я не осмеливаюсь настаивать. -- Он взял мою руку и поцеловал
ее. -- Ты отвергла меня и поставила на место. Проблем больше
нет. Ты отомстила.
Я отвернулась от него, готовая разрыдаться. Моя досада
была связана не с тем, что он не желает провести 60 мной ночь,
-- реши он так поступить, я бы на самом деле не знала, что
делать, -- а с тем фактом, что он знает меня лучше, чем даже я
сама. Я не поверила тому, что, как мне казалось, было лишь
способом приукрасить свои достоинства. Он мог видеть меня
насквозь. Внезапно это меня испугало.
Он подошел поближе и обнял меня. Это был простой добрый
жест. Как и раньше, сумятица, царившая у меня внутри, полностью
исчезла, словно ее никогда не было. Я тоже обняла его и сказала
нечто уже совершенно невероятное:
-- Это самое захватывающее приключение в моей жизни.
Мгновенно у меня возникло желание взять свои слова
обратно. Эти выскочившие слова принадлежали не мне. Я даже не
знала, что имела в виду. Это было отнюдь не самое захватывающее
приключение в моей жизни. У меня было много увлекательных
поездок. Я объехала вокруг всего света.
Мое раздражение достигло пика, когда он пожелал мне доброй
ночи, при этом ловко и нежно поцеловав меня, как целуют детей,
и это мне понравилось против моей воли. У меня просто не было
воли. В коридоре он легонько подтолкнул меня в направлении моей
комнаты.
Проклиная себя, я плюхнулась на кровать и расплакалась от
бессилия, злости и жалости к себе. С момента самых ранних моих
воспоминаний я всегда в своей жизни поступала как считала
нужным. Находиться в состоянии смущения и не знать чего хочу --
это было для меня новое чувство, причем чрезвычайно неприятное.
Я легла спать не раздеваясь и спала беспокойно, пока он
рано утром не стал стучать в мою дверь, чтобы меня разбудить.
Мы ехали весь день, виляя по каким-то заброшенным дорогам.
Как он мне и говорил, Джо Кортез оказался внимательным и
заботливым человеком. На протяжении всего долгого пути он
представлял собой самого доброго, заботливого и увлекательного
спутника, о каком вообще можно было мечтать. Он кормил меня
едой, песнями и рассказами. У него был поразительно глубокий и
в то же время чистый баритон. К тому же он знал все мои любимые
песни. Старые любовные песни всех южноамериканских стран, все
их национальные гимны, древние баллады и даже детские стишки.
От его историй я хохотала так, что у меня заболели мышцы
живота. Как рассказчик, он восхищал меня каждым поворотом
своего рас
1000
сказа. Он был прирожденный мим. Та невообразимая
искусность, с которой он изображал любой мыслимый
южноамериканский акцент, -- в том числе отчетливый
португальский бразильцев -- это было что-то большее, чем
подражание, это была магия.
-- Давай, пожалуй, слезем с крыши автомобиля, -- голос Джо
Кортеза ворвался в мои грезы. -- В пустыне ночью становится
холодно.
-- Суровая тут вокруг местность, -- промолвила я.
Мне хотелось, чтобы мы забрались в фургон и уехали отсюда.
Мне стало не по себе, когда я увидела, как он вынимает из
машины сумки. Там у него были всевозможные подарки, купленные
для людей, которых мы намеревались посетить.
-- Почему ты остановился здесь. Бог знает где?
-- Ты задаешь глупейшие вопросы, нибелунга, -- ответил он.
-- Я остановился здесь, потому что тут кончается наше
автомобильное путешествие.
-- Мы что, уже прибыли к нашей таинственной цели, о
которой ты ничего не хотел рассказывать? -- спросила я с
сарказмом.
Единственное, что портило эту очаровательную поездку, было
то, что он напрочь отказывался говорить мне, куда именно мы
направляемся.
В считанные доли секунды во мне закипела такая злость, что
я готова была ударить его кулаком по носу. Мысль, что моя
внезапная раздражительность -- просто результат долгой
изматывающей поездки, принесла мне желанное облегчение.
-- Я становлюсь раздражительной, но я этого не хотела, --
сказала я веселым тоном, который даже мне самой показался
наигранным.
В моем голосе было такое напряжение, что сразу становилось
ясно, чего мне стоит держать себя в руках. То, что я так легко
и быстро могу на него разгневаться, начинало меня беспокоить.
-- Ты понятия не имеешь о том, что значит вести разговор,
-- сказал он, широко улыбаясь. -- Ты знаешь только, как
добиваться своего.
-- О! Я гляжу, Джо Кортез отбыл. Ты снова собираешься
начать меня оскорблять, Карлос Кастанеда?
Он весело рассмеялся в ответ на это замечание, в котором
для меня не было ничего смешного.
-- Это место не "Бог знает где", -- сказал он. -- Рядом
находится город Аризп (Arizpe).
-- А граница США лежит к северу, -- процитировала я. -- А
Чихуауа -- к востоку. А Лос-Анжелес находится где-то к
северо-западу отсюда.
Он пренебрежительно мотнул головой и зашагал вперед. Мы
молча шли через заросли кустарников, которые я скорее
чувствовала, чем видела, вдоль узкой вьющейся тропки. Дорожка
становилась все шире по мере того, как мы приближались к
огромному участку ровной земли, со всех сторон окруженному
забором из невысоких мескитовых деревьев. В темноте можно было
различить силуэты двух домов. В большем из них внутри горел
свет. На некотором расстоянии от него стоял меньший, темный
дом.
Мы подошли к большому дому. В свете, льющемся из его окон,
порхали тусклые силуэты мошек.
-- Должен предупредить тебя, что люди, с которыми тебе
предстоит встретиться, несколько странные, -- прошептал он. --
Не говори ничего. Вести разговор буду я.
-- Я всегда говорю, что мне нравится, -- встала я на дыбы.
-- И не люблю, когда меня учат, как себя вести. Я не ребенок.
Кроме того, я прекрасно знаю правила хорошего тона; можешь быть
уверен, что тебе не придется из-за меня чувствовать себя
неловко.
-- Брось ты свою заносчивость, черт побери! -- прошипел он
сдержанным голосом.
-- Не веди себя со мной так, словно я -- твоя жена, Карлос
Кастаньеда, -- крикнула я изо всех сил, произнося его фамилию
так, как, по-моему, она должна была произноситься: с мягким
"н", что, я знала, ему страшно не нравилось.
Но он не разозлился. Он засмеялся, как очень часто
поступал, когда я ожидала от него взрыва гнева. Этого с ним
никогда не бывает, подумала я и обреченно вздохнула. У него
было потрясающее самообладание. Казалось, что ничто никогда не
сможет поколебать его или вывести из себя. Даже когда он
кричал, это звучало всегда как-то наигранно
1000
.
Как раз когда он уже собирался постучать, дверь
отворилась. Худощавый человек предстал темной тенью на фоне
светлого прямоугольника двери. Нетерпеливым жестом руки он
пригласил нас войти. Мы прошли в прихожую, полную растений.
Словно не желая показывать свое лицо, человек пошел впереди нас
и, не сказав ни слова приветствия, отворил внутреннюю дверь, в
которой задребезжало стекло.
Мы последовали за ним вдоль темного коридора, пересекли
внутренний дворик, где на стульчике из тростника сидел юноша.
Он играл на гитаре и пел мягким, печальным голосом; увидев нас,
он умолк. На мое приветствие он не ответил и принялся играть
вновь, когда мы зашли за угол и пошли по еще одному, не менее
темному коридору.
-- Почему здесь все так невежливы? -- прошептала я на ухо
Джо Кортезу. -- Ты уверен, что это нужный нам дом?
Он тихо засмеялся.
-- Я же говорил тебе, они малость чудаковаты.
-- Ты уверен, что знаешь этих людей? -- настаивала я.
-- Что за вопросы ты задаешь? -- бросил он в ответ тихим,
но угрожающим голосом. -- Разумеется, я их знаю.
Мы подошли к освещенному дверному проему. Его зрачки
играли отблесками света.
-- Мы собираемся здесь ночевать? -- спросила я озабоченно.
-- Не имею ни малейшего понятия, -- прошептал он мне на
ухо и поцеловал в щеку. -- И пожалуйста, не задавай больше
вопросов. Я делаю все возможное, чтобы провернуть почти
невозможный маневр.
-- Что это за маневр? -- прошептала я в ответ. Внезапно я
поняла, и меня охватило чувство тревоги, но вместе с тем и
возбуждения. Разгадка заключалась в самом слове маневр.
Словно понимая, что я чувствую, он взял все сумки, которые
нес с собой, в одну руку, а другой взял мою руку и поцеловал ее
-- от его касания у меня по телу пробежала приятная дрожь, --
затем мы переступили порог. Мы оказались в большой, тускло
освещенной и скудно обставленной жилой комнате. Я ожидала, что
жилые комнаты в мексиканской провинции должны выглядеть не так.
Стены и низкий потолок были совершенно белыми. Их белизну не
нарушала ни картина, ни какое-нибудь настенное украшение.
Вдоль противоположной от двери стены стоял большой диван.
На нем сидели три немолодые, элегантно одетые женщины. Я не
могла толком разглядеть их лица, но в этом тусклом свете они
выглядели очень похожими -- на самом деле, не будучи подобными
друг другу -- и как-то туманно знакомыми. Я была так озадачена
этим, что почти не обратила внимания на двоих, сидящих в
просторных креслах рядом.
Одержимая желанием добраться до трех женщин, я сделала
помимо своей воли огромный шаг. Я не заметила, что пол в
комнате был кирпичным и имел ступеньку. Когда я вновь обрела
почву под ногами, мое внимание привлек прекрасный восточный
плед, и я заметила женщину, сидящую в одном из кресел.
-- Делия Флорес! -- воскликнула я. -- Боже мой! Я не могу
в это поверить! -- я коснулась ее, чтобы убедиться, что она не
просто плод моего воображения. -- Что происходит? -- спросила я
вместо того, чтобы с ней поздороваться. В ту же минуту до меня
дошло, что женщины, сидящие на диване, были теми самыми
женщинами, которых я встречала год назад в доме целительницы.
Я стояла, раскрыв рот, не в силах двинуться с места, мое
сознание было в шоке. По их губам пробежала едва заметная
улыбка и они повернули головы в сторону седовласого мужчины,
сидевшего во втором кресле.
-- Мариано Аурелиано...
От моего голоса остался только тихий нервный шепот. Вся
энергия вытекла из меня. Я повернулась, чтобы взглянуть на Джо
Кортеза, и этим же слабым голосом обвинила его в том, что он
меня надул. Мне хотелось закричать на него, оскорбить его,
ударить. Но во мне не осталось никаких сил даже на то, чтобы
поднять руку. Мне едва хватило их на то, чтобы сообразить, что
он, как и я, стоит приросший к полу, и на лице его написано,
что он потрясен и сбит с толку.
Мариано Аурелиано поднялся со своего кресла и направился
ко мне, протягивая руки, чтобы
1000
меня обнять.
-- Я так счастлив снова тебя видеть.
Голос его был мягким, а глаза ярко светились восхищением и
радостью. Он по-медвежьи обнял меня, оторвав от земли. Мое тело
обмякло. Во мне не было ни сил, ни желания отвечать взаимностью
на его теплые объятия. Я не могла вымолвить ни слова. Он
опустил меня на пол и направился чтобы столь же бурно и тепло
приветствовать Джо Кортеза.
Делия Флорес и ее подруги подошли к тому месту, где я
стояла. Они по очереди обнимали меня и шептали что-то мне на
ухо. Я успокоилась от их дружеских объятий и тихого звука их
голосов, но из того, что они сказали, не поняла ни слова. Мой
ум был где-то не здесь, не со мной. Я могла чувствовать и
слышать, но не могла понять смысл того, что чувствую и слышу.
Мариано Аурелиано бросил на меня взгляд и сказал
отчетливым голосом, разогнавшим туман у меня в сознании:
-- Тебя не надули. Я тебе с самого начала говорил, что
отправлю тебя к нему.
-- Так вы... -- я встряхнула головой, не в силах закончить
предложение -- до меня наконец стало доходить, что Мариано
Аурелиано и был тем человеком, о котором мне столько
рассказывал Джо Кортез: Хуаном Матусом, магом, изменившим
течение его жизни.
Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но закрыла его вновь.
У меня было такое ощущение, что меня высвободили из
собственного тела. В моем сознании не осталось больше места для
удивления. И тут я увидела м-ра Флореса, вышедшего из тени.
Сообразив, что он и был тем человеком, который провел нас
внутрь, я просто потеряла сознание.
Придя в себя, я увидела, что лежу на диване. Я чувствовала
себя превосходно отдохнувшей и не ощущала никакой тревоги.
Желая узнать, как долго я была без сознания, я села и подняла
руку, чтобы взглянуть на часы.
-- Ты была без сознания ровно две минуты двадцать секунд,
-- объявил м-р Флорес, уставившись на свое запястье без часов.
Он сидел на кожаном пуфике рядом с диваном. В сидячем положении
он казался гораздо выше, чем был на самом деле, поскольку ноги
у него были короткие, а торс длинный.
-- Так скоропостижно упасть в обморок, -- сказал он
поднимаясь и усаживаясь рядом со мной на диване. -- Я искренне
сожалею, что мы тебя напугали. -- Его желтые янтарные глаза,
искрящиеся смехом, опровергали неподдельное беспокойство в тоне
его голоса. -- Я приношу свои извинения, что не поздоровался с
тобой у двери. -- На его лице отразилась задумчивость,
граничащая с зачарованностью, он потянул меня за косу. --
Благодаря тому, что твои волосы были спрятаны под шляпой и этой
тяжелой кожаной курткой, я решил, что ты -- мальчик.
Я встала на ноги, но мне пришлось ухватиться за диван.
Меня все еще немного качало. Я неуверенно оглянулась по
сторонам. Женщин в комнате не было, не было и Джо Кортеза.
Мариано Аурелиано сидел в одном из кресел, неподвижно глядя
прямо перед собой. Возможно, он спал с открытыми глазами.
-- Когда я в первый раз увидел, как вы держитесь за руки,
-- продолжал м-р Флорес, -- я уже стал опасаться, что Чарли
Спайдер сделался голубым. -- Он сказал все это предложение
по-английски. Слова он произносил очаровательно, четко и с
нескрываемым наслаждением.
-- Чарли Спайдер? -- я засмеялась над этим именем и над
его строгим английским произношением. -- Кто он такой?
-- Ты не знаешь? -- спросил он, в его широко раскрытых
глазах было искреннее удивление.
-- Нет, не знаю. А я должна знать?
Он почесал затылок, озадаченный моим отрицанием, потом
спросил:
-- С кем вы держались за руки?
-- Карлос держал меня за руку, когда мы переступили порог
этой комнаты.
-- Ну вот, -- сказал м-р Флорес, взирая на меня так,
словно я разгадала особенно трудную загадку. Затем, видя, что с
моего лица все еще не сходит вопросительное выражение, добавил:
-- Карлос Кастанеда -- он не только Джо Кортез, он еще и Чарли
Спайдер.
-- Чарли Спайдер (spider (англ.) -- паук), -- пробормотала
я тихо и задумчиво. -
1000
- Имя, весьма привлекающее внимание. -- Из
всех трех имен это, вне всякого сомнения, нравилось мне больше
всего. Дело в том, что я питала к паукам исключительно теплые
чувства. Они ни капли не пугали меня, даже громадные
тропические пауки. В углах моей квартиры всегда были паучьи
сети. Каждый раз, убирая, я не могла себя заставить разрушить
эти тонкие хитросплетения.
-- Почему он зовет себя Чарли Спайдер? -- спросила я из
любопытства.
-- Разные имена для разных ситуаций, -- процитировал м-р
Флорес, словно это была поговорка. -- Все это должен будет
объяснить тебе Мариано Аурелиано.
-- А Мариано Аурелиано имеет еще и имя Хуан Матус?
М-р Флорес утвердительно кивнул.
-- Совершенно верно, имеет, -- сказал он, широко и весело
улыбаясь. -- У него тоже есть разные имена для разных ситуаций.
-- А вы сами, м-р Флорес? У вас тоже есть разные имена?
-- У меня единственное имя -- Флорес. Хенаро Флорес. -- В
его голосе была игривость. Он наклонился ко мне и вкрадчиво
прошептал: -- Ты можешь звать меня Хенарито.
Я невольно дернула головой. В нем было что-то такое,
отчего он испугал меня даже больше, чем Мариано Аурелиано. На
рациональном уровне я не могла решить, что вынуждает меня так
чувствовать себя. Внешне м-р Флорес выглядел гораздо более
доступным, чем все остальные. Он вел себя по-детски, игриво,
беззаботно. И все же я не чувствовала себя с ним легко.
-- Причина того, что у меня всего лишь одно имя, --
прервал мои раздумья м-р Флорес, -- состоит в том, что я не
нагваль.
-- А кто такой нагваль?
-- О, это неимоверно трудно объяснить. -- Он
обезоруживающе улыбнулся. -- Объяснить это могут только лишь
Мариано Аурелиано или Исидоро Балтасар.
-- А кто такой Исидоро Балтасар?
-- Исидоро Балтасар -- это новый нагваль.
-- Не говорите мне больше ничего, пожалуйста, -- сказала я
раздраженно. Приложив ко лбу руку, я опять уселась на диван. --
Вы меня путаете, мистер Флорес, а я все еще чувствую слабость.
-- Я посмотрела на него умоляюще и спросила: -- А где Карлос?
-- Чарли Спайдер плетет какой-то паучий сон.
М-р Флорес выдал свое предложение на экстравагантном по
произношению английском, затем довольно расхохотался, словно
смакуя особо умную шутку. Он весело посмотрел на Мариано
Аурелиано -- все еще неподвижно глядящего в стену -- затем
снова на меня, потом опять на своего друга. Он, должно быть,
почувствовал, как во мне растет опасение, поскольку беспомощно
пожал плечами, покорно поднял руки вверх и сказал:
-- Карлос, известный также как Исидоро Балтасар,
отправился навестить...
-- Он уехал? -- Мой вопль заставил Мариано Аурелиано
повернуться и посмотреть на меня. От того, что я осталась одна
с двумя стариками, я пришла в большее смятение, чем когда
узнала, что у Карлоса Кастанеды есть еще одно имя и что он --
новый нагваль, что бы это ни значило.
Мариано Аурелиано поднялся со своего места, глубоко
прогнулся и, протягивая свою руку, чтобы помочь мне встать,
сказал:
-- Что может быть более очаровательным и приятным для двух
стариков, чем защищать тебя, пока ты не очнешься от своих снов?
Его располагающая улыбка и учтивость былых времен были
непреодолимы. Я тут же расслабилась.
-- Мне тоже не приходит на ум ничего более
очаровательного, -- охотно согласилась я и позволила ему
отвести меня по коридору в ярко освещенную столовую.
Он подвел меня к овальному столику из красного дерева в
дальнем конце комнаты, галантно подал мне стул и подождал, пока
я удобно усядусь. Затем заявил, что еще не поздно поужинать и
что он сам сходит на кухню, принесет мне что-нибудь
вкусненькое. Мое предложение помочь ему было любезно
отвергнуто.
М-р Флорес вместо того, чтобы подойти к столу, кубарем
прокатился по комнате, рассчитав расстояние с такой точностью,
что остановился в нескольких дюймах от стола. Широко улыбаясь,
он устроился рядом со мно
1000
й. На его лице не было никакого следа
усилий; он даже не запыхался.
-- Невзирая на то, что вы станете отрицать, что вы --
акробат, мне кажется, что вы и ваши друзья составляете часть
какого-то магического представления, -- сказала я.
М-р Флорес вскочил со своего стула, на его лице появилось
озорное выражение.
-- Ты абсолютно права. Мы составляем часть какого-то
магического представления! -- воскликнул он и схватил один из
двух глиняных кувшинов, стоявших на длинном буфете. Он налил
мне чашку горячего шоколада. -- Я превращаю его в блюдо,
добавив в него кусочек сыра. -- Он отрезал мне ломтик сыра
манчего.
Вместе они были превосходны.
Мне захотелось добавки, но он мне ничего не предлагал. Я
подумала, что чашки --да и то лишь наполовину полной --
недостаточно. Я всегда питала пристрастие к шоколаду и могла
съедать огромные его количества безо всяких болезненных
последствий. Я была уверена, что если сосредоточусь на своем
желании получить еще шоколада, то он будет вынужден налить мне
еще одну чашку даже без моей просьбы. В детстве мне удавалось
это проделывать, когда мне чего-то до ужаса хотелось.
Я с жадностью взирала, как он вынул еще две чашки и два
блюдца из высокого посудного шкафа. Я обратила внимание, что
наряду с фарфором, хрусталем и серебром на полках стояли
древние глиняные статуэтки доиспанских времен и пластиковые
доисторические монстры.
-- Это дом ведьм, -- сказал м-р Флорес заговорщическим
тоном, словно бы объясняя неуместные украшения в посудном
шкафу.
-- Жен Мариано Аурелиано? -- спросила я отважно.
Он не ответил, а жестами предложил обернуться. Прямо за
моей спиной стоял Мариано Аурелиано.
-- Их самых, -- весело сказал он, ставя на стол фарфоровую
супницу. -- Тех самых ведьм, что сотворили этот восхитительный
суп из бычьего хвоста.
Серебряным черпаком он налил мне полную тарелку и
порекомендовал добавить в него дольку лайма и ломтик авокадо.
Я так и сделала, истребив все это несколькими глотками. Я
съела еще несколько полных тарелок, пока не утолила свой голод,
-- если не наелась до отвала. Мы долго сидели за столом. Суп из
бычьего хвоста подействовал на меня очень успокаивающе. Мне
стало легко. Во мне выключилось нечто, обычно раздраженное. Все
мое существо, тело и дух, заполнила благодарность, что нет
нужды тратить энергию на самозащиту.
Кивая головой, словно молча подтверждая каждую из моих
мыслей, Мариано Аурелиано наблюдал за мной довольным
проницательным взглядом.
Я было собиралась обратиться к нему как к Хуану Матусу, но
он предвосхитил мое намерение, сказав:
-- Хуан Матус я для Исидоро Балтасара. Для тебя я нагваль
Мариано Аурелиано.
Улыбаясь, он наклонился ко мне и заговорщическим тоном
прошептал:
-- Человек, который привез тебя сюда, -- новый нагваль,
нагваль Исидоро Балтасар. Этим именем ты должна пользоваться в
разговоре с ним или о нем.
-- Ты не вполне спишь, но и не вполне бодрствуешь, --
продолжил объяснять Мариано Аурелиано, -- поэтому ты будешь в
состоянии понимать и запоминать все, что мы тебе говорим. --
Заметив, что я уже готова перебить его, он добавил сурово: -- И
сегодня ночью тебе не следует задавать глупых вопросов.
Не столько тон его голоса, сколько сила, ему присущая,
заставили меня поежиться. Она парализовала мой язык, голова
моя, однако, по своей собственной инициативе кивнула, выражая
согласие.
-- Ты должен испытать ее, -- напомнил м-р Флорес своему
другу. Ясно различимый зловещий огонек вспыхнул в его глазах, и
он добавил: -- Или еще лучше, позволь мне самому ее испытать.
Мариано Аурелиано выдержал длинную паузу, взвешивая
различные зловещие варианты, и критически осмотрел меня, словно
моя внешность могла дать ему ключ к разгадке важного секрета.
Загипнотизированная острым, сверлящим взглядом его глаз, я
только и смогла, что моргнуть.
Он задумчиво кивнул, и м-р Флорес спросил меня низким
замогильны
1000
м голосом:
-- Ты влюблена в Исидоро Балтасара?
Пропади я пропадом, если я механическим неживым голосом не
сказала "да".
М-р Флорес придвинулся ближе, пока наши головы едва не
соприкоснулись и шепотом, который дрожал от сдерживаемого
смеха, спросил:
-- Ты и вправду безумно-безумно влюблена в него?
Я снова сказала "да", и оба они взорвались громким
ликующим гоготом. Отзвуки их смеха, скачущие по комнате, как
теннисные мячики, в конце концов прервали мое трансоподобное
состояние. Я уцепилась за них и освободилась от чар.
-- Что это, черт возьми, такое, -- крикнула я что есть
мочи.
Пораженные, они оба вскочили со своих стульев. Они
посмотрели на меня, потом друг на друга и снова разразились
смехом, в исступлении забыв обо всем на свете. Чем несдержаннее
были мои выпады, тем сильнее становилось их веселье. В их смехе
было что-то столь заразительное, что я не смогла удержаться,
чтобы не расхохотаться самой.
Как только мы все утихомирились, Мариано Аурелиано и м-р
Флорес забросали меня вопросами. Их особенно интересовало,
когда и при каких обстоятельствах я встретилась с Исидоро
Балтасаром. Каждая ничтожно малая деталь приводила их в полный
восторг. К тому времени, как я прошлась по событиям в
четвертый-пятый раз, мой рассказ с каждым разом становился все
подробнее и обширнее, стал изобиловать такими деталями, о
которых мне и не снилось, что я смогу их вспомнить.
-- Исидоро Балтасар видел тебя и вещи в целом, -- подвел
итог Мариано Аурелиано, когда я в конце концов закончила свои
разнообразные отчеты. -- Но он видит еще недостаточно хорошо.
Он даже не смог понять, что это я послал тебя к нему. -- Он
посмотрел на меня недобро и тут же поправил себя. -- На самом
деле не я послал к нему тебя. Это сделал дух. Тем не менее, дух
избрал меня в качестве исполнителя его приказания, и я направил
тебя к нему, когда ты была наиболее сильна, посреди твоего
сновидения-наяву. -- Он говорил с легкостью, почти с
безразличием, и только глаза его отражали всю важность знания.
-- Возможно, что сила твоего сновидения-наяву явилась причиной
того, что Исидоро Балтасар не понял, кто ты такая, хоть он и
видел. Несмотря на то, что дух дал ему об этом знать сразу, при
первой встрече с тобой. Появление огней в тумане было
окончательным разоблачением тайны. Как глупо, что Исидоро
Балтасар не видит очевидного.
Он ухмыльнулся, и я кивнула в знак согласия, сама не зная,
с чем соглашаюсь.
-- Это тебе демонстрация того, что нет ничего особенного в
том, чтобы быть магом, -- продолжал он. -- Исидоро Балтасар --
маг. Быть человеком знания значит нечто другое. На это магам
порой приходится тратить целую жизнь.
-- А в чем разница? -- спросила я.
-- Человек знания -- лидер, -- объяснил он низким, слегка
таинственным голосом. -- Магам нужны лидеры, чтобы вести нас в
и сквозь неизведанное. Лидера можно узнать по его действиям. У
лидеров нет этикетки с ценой, прикрепленной к голове, и это
значит, что их не купишь за деньги, не подкупишь взяткой, не
выманишь у них ничего лестью и не введешь их в заблуждение.
Он устроился на стуле поудобнее и продолжал говорить о
том, что все люди в его группе годами предпринимают усилия,
чтобы выискивать и обучать лидеров, с тем, чтобы поглядеть,
удовлетворит ли хоть кто-нибудь требованиям.
-- И вы нашли кого-нибудь?
-- Нескольких, -- ответил он. -- Те, кого мы нашли, могли
стать нагвалями. -- Он прижал свой палец к моим губам и
прибавил: -- Так что нагвали -- это естественные лидеры, они --
люди потрясающей энергии, которые становятся магами, добавив к
своему репертуару еще одну вещь: неведомое. Если эти маги
преуспеют в том, чтобы стать людьми знания, то практически нет
пределов тому, что они могут делать.
-- Может ли женщина...
Он не дал мне закончить.
-- Женщина, как ты однажды поймешь, способна на бесконечно
более сложные вещи, чем это, -- заявил он.
-- Напомнил ли тебе И
1000
сидоро Балтасар кого-либо, с кем ты
встречалась ранее? -- вмешался м-р Флорес.
-- Ну, -- начала я экспансивно, -- я чувствовала себя с
ним вполне свободно. Так, словно знала его всю жизнь. Он
напомнил мне, возможно, кого-то из моего детства, забытого
друга детства, может быть.
-- Итак, ты действительно не помнишь, что встречалась с
ним раньше? -- не унимался м-р Флорес.
-- Вы имеете в виду в доме Эсперансы? -- спросила я,
сгорая от любопытства узнать, не видела ли я его там, а теперь
просто забыла.
Он разочарованно покачал головой. Затем, очевидно, уже не
заинтересованный в моем ответе, он продолжил, спрашивая, не
видела ли я кого-то, кто бы махал нам рукой по пути сюда.
-- Нет, -- ответила я.--Я не видела никого, кто бы нам
махал.
-- Подумай лучше, -- настаивал он.
Я рассказала им двоим, что после Юмы, вместо того, чтобы
отправиться на восток, к Ногалесу, на автостраду номер 8 --
наиболее логичный маршрут -- Исидоро Балтасар направился на юг,
в Мексику, затем на восток через Эль Гранд Дезьерто, затем на
север, снова в Соединенные Штаты через Сонойту к Айо в штате
Аризона, и вернулся в Мексику, в Каборку, где у нас был
совершенно восхитительный ланч из говяжьего языка с соусом из
зеленого перца.
-- Усевшись в автомобиль с набитым животом, я едва ли
смотрела в дороге по сторонам, -- продолжала я. -- Я знаю, что
мы проезжали через Санта Ана, а затем направились на север к
Кананса, а потом снова на юг. Если спросите, что это было, -- я
отвечу, что сущая кутерьма.
-- Не сможешь ли ты вспомнить, видела ли кого-либо на
дороге, -- настаивал м-р Флорес. -- Кого-нибудь, кто махал бы
вам рукой.
Я плотно сомкнула веки, пытаясь представить себе того, кто
махал нам. Но впечатления от поездки состояли из рассказов,
песен, физической усталости. Но затем, когда я уже было
собиралась открыть глаза, передо мной мелькнул облик человека.
Я рассказала им, что туманно припоминаю, что это был юноша,
стоявший на окраине одного из лежавших на нашем пути городов,
который, как мне показалось, пытался поймать машину.
-- Он, возможно, махал нам, -- сказала я. -- Но я не
уверена в этом.
Оба они хихикнули, словно дети, которые с трудом
удерживаются, чтобы не выдать тайну.
-- Исидоро Балтасар не слишком-то был уверен в том, что
найдет нас, -- с весельем в голосе признался Мариано Аурелиано.
-- Вот почему он следовал по такому странному маршруту. Он
двигался по пути магов, по следу койота.
-- Почему он не был уверен, что найдет вас?
-- Я не знаю, нашел бы он нас, когда б не молодой человек,
помахавший ему, -- объяснил Мариано Аурелиано. -- Тот молодой
человек был связным из другого мира. То, что он помахал рукой,
означало, что все идет как надо и можно продолжать в том же
духе. Исидоро Балтасар мог достоверно узнать тогда, кто ты есть
на самом деле, но он слишком похож на тебя в том, что крайне
предусмотрителен, а когда не предусмотрителен, то крайне
опрометчив, -- он на минуту умолк, дав возможность воспринять
сказанное им, и многозначительно добавил:
-- Болтаться между двумя этими крайностями -- верный
способ что-то упустить. Предусмотрительность ослепляет так же,
как и опрометчивость.
-- Я не вижу во всем этом логики, -- устало промямлила я.
Мариано Аурелиано попытался внести ясность:
-- Всякий раз, когда Исидоро Балтасар приводит гостя, он
должен быть внимателен к сигналу связного перед тем, как станет
продолжать свой путь.
-- Однажды он привел девушку, в которую был влюблен, --
съехидничал м-р Флорес, закрывая глаза, как бы перенося девушку
из собственной памяти. -- Высокая, темноволосая девушка.
Сильная девушка. Длинноногая. Миловидная. Он изъездил весь
Калифорнийский залив, но связной так его дальше и не пропустил.
-- Вы хотите сказать, что он приводит своих девушек? --
спросила я с болезненным любопытством. -- И скольких он уже
привел?
-- Совсем немного, -- чистосердечно при
1000
знался м-р Флорес.
-- Он поступал так, конечно же, по собственной воле. Но твой
случай -- совсем другое, -- подчеркнул он. -- Ты -- не его
девушка; ты просто вернулась назад. Исидоро Балтасар едва не
рехнулся, когда обнаружил, что так по-глупому не заметил знаков
духа. Он всего лишь твой шофер. Мы ждали тебя.
-- А что бы произошло, если бы связного (sentry) там не
было?
-- То же, что случается всегда, когда Исидоро Балтасар
появляется в чьем-то сопровождении, -- ответил Мариано
Аурелиано. -- Он не смог бы нас найти, поскольку ему не
приходится выбирать -- кого приводить в мир магов. -- Его голос
был удивительно мягким, когда он добавил: -- Только те, на кого
указал дух, смогут постучаться в наши двери, после чего они
идут к нему с помощью одного из нас.
Я собиралась прервать его, но тут, вспомнив о его
предостережении -- не задавать дурацких вопросов, быстро зажала
рукой рот.
Оценив это и усмехнувшись, Мариано Аурелиано продолжил
рассказывать о том, что в моем случае в их мир меня привела
Делия.
-- Она, так сказать, одна из двух колонн, предваряющих
наши двери. Второй является Клара. Ты скоро увидишься с ней.
Его глаза и голос были полны искреннего восторга, когда он
снова заговорил:
-- Делия пересекла границу затем, чтобы привести тебя
домой. Граница -- реально существующий факт, но маги используют
его как символ. Тебя, находящуюся по другую сторону, должны
были привести сюда, на эту сторону. По ту сторону находится
повседневный мир, здесь, по эту сторону, -- мир магов.
-- Делия незаметно вовлекла тебя, -- по-настоящему
профессионально. Это было безупречным маневром, который ты с
течением времени будешь осознавать все лучше и лучше.
Мариано Аурелиано приподнялся из своего кресла и потянулся
к буфету за фарфоровой чашей, в которой был компот. Он поставил
ее передо мной.
-- Давай ешь. Они бесподобны.
Восторженным взглядом я посмотрела на мягкие сушеные
абрикосы, находившиеся в чаше с ручной росписью, и попробовала
одну из них. Они были более чем прелестны. Я положила в рот еще
три.
Мистер Флорес подмигнул мне.
-- Вперед, -- призвал он меня. -- Уложи в рот их все,
прежде чем мы унесем посуду.
Я покраснела и попыталась попросить прощения со ртом,
набитым абрикосами.
-- Не извиняйся! -- воскликнул Мариано Аурелиано. -- Будь
сама собой, но сама собой с головой. Если ты желаешь прикончить
абрикосы, то прикончи их, и все. Чего тебе никогда не следует
делать -- это расправиться с абрикосами, а потом об этом
сожалеть.
-- Хорошо, я их прикончу, -- сказала я.
И это вызвало у них смех.
-- Знаешь ли ты, что встречалась с Исидоро Балтасаром в
прошлом году? -- спросил мистер Флорес.
Наклонившись вместе с креслом, он держался в нем так
непрочно, что я стала опасаться, как бы он не упал назад и не
врезался в посудный шкаф. Вспышка озорства появилась в его
глазах, когда он начал напевать себе под нос хорошо известную
песню "Девушка на ранчо". Вместо слов, которые были в ней, он
вставил куплет, рассказывающий историю Исидоро Балтасара,
известного повара из Тусона. Повара, который никогда не терял
своего хладнокровия, даже тогда, когда его обвинили в том, что
он кладет в свою стряпню дохлых тараканов.
-- А! -- воскликнула я. -- Повар! Поваром в кофейне был
Исидоро Балтасар! Но этого не может быть, -- пробормотала я. --
Не думаю, чтобы он... -- я остановилась на полуслове.
Я продолжала смотреть на Мариано Аурелиано в надежде, что
его лицо, этот орлиный нос, эти сверлящие глаза что-то мне
откроют. Я непроизвольно поежилась, словно меня вдруг обдало
холодом. В его холодных глазах было что-то яростное.
-- Да? -- подсказал он мне. -- Ты не думаешь, чтобы он...
-- движением головы он показал, что ждет, чтобы я закончила
фразу.
Я собиралась сказать, весьма бессвязно, что не думаю,
чтобы Исидоро Балтасар стал так бессовестно мне лгать. Однако
заставить себя сказать это я не
1000
смогла.
Взгляд Мариано Аурелиано стал еще жестче, но я была
слишком выведена из равновесия, мне было чересчур обидно за
себя, чтобы испугаться.
-- Итак, меня все-таки обманули, -- наконец выпалила я,
сердито на него глядя. -- Исидоро Балтасар все время знал, кто
я такая. Все это игра.
-- Все это игра, -- легко согласился Мариано Аурелиано. --
Однако удивительная игра. Единственная игра, в которую стоит
играть. -- Он замолчал, словно хотел дать мне время еще
повыражать свое недовольство. Но прежде чем я успела этим
воспользоваться, он напомнил мне о парике, который он надел мне
на голову. -- Если ты не узнала Исидоро Балтасара, который не
был переодет, то почему ты думаешь, что он узнал тебя,
черноволосую, с короткой кудрявой стрижкой?
Мариано Аурелиано продолжал смотреть на меня. Его взгляд
утратил свою жесткость, теперь в его глазах было грустное
усталое выражение.
-- Тебя не обманули. Тебя даже не соблазнили. Не то чтобы
я на это не пошел, если бы счел необходимым, -- заметил он
светлым мягким тоном. -- Я с самого начала говорил тебе, что
есть что. Ты была свидетелем событий огромной важности, но все
еще их не заметила. Как и большинство людей, ты связываешь
магию с причудливым поведением, ритуалами, зельями,
заклинаниями.
Он наклонился ближе и, понизив голос буквально до шепота,
добавил, что настоящая магия состоит в тонком и умелом
управлении восприятием.
-- Настоящая магия, -- вставил м-р Флорес, -- не приемлет
человеческого вмешательства.
-- Но м-р Аурелиано утверждал, что он отправил меня к
Исидоро Балтасару, -- заметила я с ребяческой несдержанностью.
-- Разве это не вмешательство?
-- Я -- нагваль, -- просто сказал Мариано Аурелиано. -- Я
-- нагваль Мариано Аурелиано, и тот факт, что я -- нагваль,
позволяет мне управлять восприятием.
Я выслушала его слова с особым вниманием, но у меня не
было ни малейшего понятия о том, что он имеет в виду под
управлением восприятием. Чисто из нервозности, я потянулась за
последним сушеным абрикосом, лежавшим на тарелке.
-- Ты заболеешь, -- сказал м-р Флорес. -- Ты такая
крошечная, и у тебя такая боль в... глазах.
Мариано Аурелиано подошел и встал позади меня, затем нажал
на мою спину таким образом, что я закашлялась и выплюнула
последний абрикос, который был у меня во рту.


Глава 8

С этого момента последовательность событий, как я ее
помню, смазывается. Я не знаю, что произошло потом. Возможно, я
уснула, не отдавая себе в этом отчета, или, может быть,
давление, которое Мариано Аурелиано оказал на мою спину, было
столь велико, что я потеряла сознание.
Когда я пришла в чувство, я обнаружила, что лежу на
циновке на полу. Я открыла глаза и мгновенно ощутила вокруг
себя интенсивное сияние. Казалось, что комнату наполнял
солнечный свет. Я несколько раз моргнула, проверяя, не
случилось ли чего с моими глазами. Я не могла их сфокусировать.
-- М-р Аурелиано! -- позвала я. -- Мне кажется, что с
моими глазами что-то не так.
Я попыталась сесть, но не смогла.
Рядом со мной не было ни м-ра Аурелиано, ни м-ра Флореса;
здесь была женщина. Она наклонилась надо мной, затмевая собой
свет. Ее черные волосы, свободно разбросанные по сторонам,
ниспадали на плечи, у нее было круглое лицо и импозантный бюст.
Я опять попыталась приподняться и сесть. Она не прикасалась ко
мне, однако я знала, что каким-то образом она меня удерживает.
-- Не называй его м-ром Аурелиано, -- сказала она. -- И
Мариано тоже. Это непочтительно с твоей стороны. Называй его
нагваль, а когда говоришь о нем, говори -- нагваль Мариано
Аурелиано. Ему нравится его полное имя.
Ее голос звучал мелодично. Она мне понравилась.
Я чувствовала себя несмышленой собачонкой. Мне хотелось
расспросить ее обо всем этом вздоре насчет непочтительности. Я
слышала, как Делия и прочие женщины называли его и более
нелеп
1000
ыми уменьшительными именами и суетились вокруг него,
словно он был их любимой куклой. Он, конечно же, наслаждался
каждой из подобных минут. Но я не могла вспомнить, где и когда
присутствовала при этом.
-- Ты понимаешь? -- спросила женщина.
Я хотела было ответить "да", но у меня пропал голос.
Безрезультатно я пыталась открыть рот и сказать хоть
что-нибудь. Когда она настойчиво потребовала ответить, понимаю
ли я ее, я смогла только кивнуть головой.
Женщина предложила мне руку, чтобы помочь подняться.
Прежде чем она прикоснулась ко мне, я уже оторвалась от пола,
словно мое желание встать заменило реальный контакт с ее рукой
и привело меня в сидячее положение еще до того, как это сделала
она.
В полном изумлении от происшедшего, я хотела спросить ее
об этом, но мне едва удавалось вертикально держать спину. Что
же касается речи, то слова попросту отказывались выходить из
моего рта наружу.
Она несколько раз провела рукой по моим волосам. Ей,
очевидно, было известно все о моем состоянии. Она
доброжелательно улыбнулась и сказала:
-- Ты сновидишь.
Я не услышала, как она это сказала, но поняла, что слова
движутся из ее сознания прямо в мое. Она кивнула и объяснила
мне, что и в самом деле я могу слышать ее мысли, а она -- мои.
Она убедила меня, что является чем-то вроде плода моего
воображения, однако может взаимодействовать со мной и влиять на
меня.
-- Обрати внимание! -- велела она мне. -- Я не шевелю
губами и по-прежнему разговариваю с тобой. Делай то же самое.
Ее губы совершенно не шевелились. Желая знать, смогу ли я
уловить движения ее губ, когда она безмолвно произносит слова,
я хотела прижать свои пальцы к ее рту. Выглядела она
действительно миловидной, хотя и угрожающей. Она потянулась за
моей рукой и коснулась ею своих улыбающихся губ. Я не
почувствовала ничего.
-- А как я могу разговаривать, не шевеля губами? --
спросила я.
-- У тебя между ног есть отверстие, -- сказала она прямо в
мое сознание. -- Сфокусируй на нем свое внимание. И кошечка
замурлычет.
Это замечание отозвалось во мне целым аккордом смеха. Я
хохотала так сильно, что у меня перехватило дух и потемнело в
глазах.
Она привела меня в чувство. Я находилась все на той же
циновке, на полу, но лежала, облокотившись на толстую подушку.
Я часто моргала глазами и дрожала, затем, сделав глубокий вдох,
посмотрела на нее. Она сидела на полу рядом со мной.
-- Я не подвержена обморокам, -- сказала я и удивилась
тому, что могу произносить слова. Тон моего собственного голоса
был таким уверенным, что я громко рассмеялась и повторила это
же предложение несколько раз.
-- Я знаю, знаю, -- успокоила она меня. -- Не волнуйся, но
так или иначе, ты не совсем еще проснулась. Меня зовут Клара.
Мы уже встречались в доме у Эсперансы.
Я намеревалась возразить или спросить ее, что все это
значит. Вместо этого я, ни минуты не сомневаясь, решила, что
все еще вижу сон и что мы встречались в доме у Эсперансы.
В моей голове медленно стали всплывать воспоминания,
туманные мысли. Образы людей, мест. Отчетливая мысль возникла в
моем сознании: однажды мне снилось, что я встречала ее. Это был
сон. Однако я никогда не думала о нем в терминах реальных
событий. К моменту, когда я вышла на такое понимание, я
вспомнила Клару.
-- Разумеется, мы встречались, -- заявила я с триумфальным
видом. -- Но мы встречались во сне, поэтому ты нереальна.
Сейчас я, очевидно все же сплю, и поэтому помню тебя.
Я вздохнула, довольная, что все это можно так просто
объяснить, и плюхнулась на толстую подушку. Другое отчетливое
воспоминание всплыло в моем мозгу. Я не могла точно указать,
когда именно видела этот сон, но помнила его так же ясно, как и
события, происходившие в действительности. В этом сне Делия
познакомила меня с Кларой. Она охарактеризовала Клару как
наиболее общительную из женщин-сновидящих.
-- У нее и в самом деле по
1000
лно обожающих ее друзей, --
сообщила мне Делия.
Клара из того сна была очень высокой, сильной и довольно
полной. Она наблюдала за мной с такой дотошностью, словно я
была представительницей неизвестного биологического вида,
наблюдала с вниманием в глазах и нервной улыбкой. И все же,
несмотря на то, что она так требовательно меня изучала, она мне
безмерно понравилась. У нее были задумчивые, улыбчивые зеленые
глаза. Больше всего из этого рьяного наблюдения мне запомнилось
то, что она смотрела на меня немигающим взглядом кошки.
-- Я знаю, что это всего лишь сон, Клара, -- повторила я,
словно мне нужно было убедить саму себя.
-- Нет. Это не просто сон, это особенный сон, --
настойчиво возразила мне Клара. -- Ты не права, что относишься
к подобным мыслям, как к игрушкам. Мысли обладают силой, будь с
ними осторожна.
-- Клара, ты не настоящая, -- настаивала я натянутым
высоким тоном. -- Ты -- сон. Вот почему я не смогу тебя
вспомнить после того, как проснусь.
Мое непробиваемое упорство привело к тому, что Клара стала
посмеиваться.
-- Ты никогда не пыталась вспомнить меня, -- объяснила она
наконец. -- Для этого не было повода, не было причины. Мы,
женщины, практичны до невозможности. Это -- то ли наш большой
недостаток, то ли великое благо.
Я уже собиралась было спросить, какова практическая
сторона того, что я помню ее сейчас, но она предвосхитила мой
вопрос.
-- Поскольку я стою перед тобой, тебе приходится помнить
меня. И ты помнишь. -- Она наклонилась ниже и, остановив на мне
свой кошачий взгляд, добавила:-- И больше ты меня не забудешь.
Маги, обучавшие меня, рассказали мне, что женщине всякое
новшество нужно иметь в двух ипостасях, чтобы его закрепить.
Два взгляда на что-либо, два прочтения, два испуга и т.п. Мы с
тобой виделись уже дважды. И теперь я закреплена и реальна.
Чтобы доказать свою подлинность, она подтянула вверх
рукава блузы и напрягла бицепсы:
-- Прикоснись к ним, -- предложила она мне. Хихикая, я
прикоснулась. У нее и вправду были сильные, отчетливо
обозначенные бицепсы. Они оказались такими же реальными, как и
все вокруг. Кроме того, она коснулась моей рукой своих бедер и
икр.
-- Если это -- особый сон, -- спросила я осторожно, то что
я делаю в этом сне?
-- Все, что твоей душе угодно, -- ответила она. -- До сих
пор ты справлялась с этим отлично. Однако я не могу вести тебя,
поскольку не являюсь твоим учителем сновидения (dreaming
teacher). Я -- просто толстая ведьма, которая в
действительности заботится о других ведьмах. Это моя напарница,
Делия, вытащила тебя в мир магов, точно как повивальная бабка.
Но она -- не та, что нашла тебя. Нашла тебя Флоринда.
-- Кто такая Флоринда? -- засмеялась я непроизвольно. -- И
когда она нашла меня?
-- Флоринда -- это еще одна ведьма, -- сказала Клара без
особого выражения и тоже расхохоталась. -- Ты встречала ее. Она
взяла тебя в свой сон в доме Эсперансы. Ты помнишь о пикнике?
-- А-а, -- вздохнула я понимающе. -- Ты имеешь в виду
высокую женщину с сиплым голосом? -- Меня наполнило
благоговение. Я всегда любовалась высокими женщинами.
-- Высокая женщина с сиплым голосом, -- подтвердила Клара.
-- Она нашла тебя пару лет назад на приеме, где ты была в
сопровождении своего друга. Шикарный обед в Хьюстоне, штат
Техас, в доме нефтепромышленника.
-- Что ведьме делать на приеме у нефтепромышленника? --
спросила я.
Затем смысл ее слов дошел до меня. Я онемела. Хотя я и не
вспомнила, видела ли Флоринду, сам прием, конечно же, всплыл в
моей памяти. Я приехала туда со своим другом, прилетевшем на
собственном самолете из Лос-Анжелеса исключительно ради приема
и собиравшемся улететь обратно на следующий день. Я была его
переводчиком. На этом приеме присутствовали несколько
мексиканских бизнесменов, не знавших английского.
-- Боже! -- воскликнула я. -- Что за таинственный поворот
событий!
Я подробно описала Кларе прием
1000
. Я была в Техасе впервые.
Словно поклонница, увидевшая кинозвезду, я бросала на мужчин
любопытные взгляды, но не потому, что они были красивы, а
потому, что они выглядели так необычно в своих стетсоновских
шляпах, костюмах пастельных тонов и ковбойских ботинках. Для
развлечения гостей нефтепромышленник пригласил актеров. В
гротоподобном здании ночного клуба, специально выстроенном для
этого случая, они поставили варьете-шоу, достойное Лас Вегаса.
Клуб буквально разрывался от музыки и мигания ярких огней. И
еда там была превосходной.
-- Но зачем Флоринде понадобилось посетить такой прием? --
спросила я.
-- Мир магов -- самая странная вещь, которая только бывает
на свете, -- сказала Клара вместо ответа.
Она, словно акробат, вскочила из позиции сидя на ноги без
помощи рук. Затем принялась ходить по комнате туда-сюда мимо
моей циновки. Во весь рост она смотрелась внушительно -- темная
юбка, хлопчатобумажный ковбойский жакет, красочно отделанный на
спине вышивкой, высокие ковбойские сапоги. Австралийская шляпа,
низко надвинутая на брови, словно для защиты от полуденного
солнца, представляла собой последний штрих к ее эксцентричному,
диковинному внешнему виду.
-- Как тебе моя экипировка? -- спросила она, остановившись
передо мной. Ее лицо сияло.
-- Великолепно, -- вырвалось у меня. У нее определенно был
талант и уверенность, чтобы носить какой угодно костюм. -- В
самом деле, что надо!
Она опустилась на колени на циновку рядом со мной и
заговорщицки прошептала:
-- Делия ходит зеленая от зависти. Мы всегда соревнуемся в
необычности своих нарядов. Они должны быть сногсшибательными,
но не дурацкими. -- Она на мгновение замолчала, ее глаза
изучающе смотрели на меня. -- Ты тоже можешь посоревноваться,
-- предложила она. -- Хочешь присоединиться к нам в нашей игре?
Я решительно кивнула, и она принялась рассказывать мне
правила.
-- Оригинальность, практичность, дешевизна и отсутствие
собственной важности, -- громко выпалила она. Затем поднялась и
еще несколько раз прокружилась по комнате. Смеясь, она рухнула
позади меня и сказала:
-- Флоринда считает, что я должна вовлечь тебя в игру. Она
говорит, что обнаружила на том приеме, что у тебя есть чутье на
исключительно практичные наряды.
Она едва закончила предложение; ее обуял приступ
безудержного хохота.
-- Флоринда разговаривала там со мной? -- спросила я и
украдкой пристально посмотрела на нее, пытаясь уловить, не
расскажет ли она мне то, что я упустила в своем рассказе, --
информацию, которую сама бы я не сообщила.
Клара покачала головой, затем наградила меня отвлеченной
улыбкой, означавшей, что дальнейшие расспросы о приеме
отменяются.
-- Как получилось, что Делия оказалась на крестинах в
Ногалесе, штат Аризона? -- спросила я, переводя разговор на
события другого приема.
-- Ее туда отправила Флоринда, -- призналась Клара, пряча
свои растрепанные волосы под австралийскую шляпу. -- Она
шокировала всех посетителей приема, сообщив всем, что пришла с
тобой.
-- Постой-ка! -- перебила я ее. -- Это не сон. Что ты
пытаешься со мной делать?
-- Я стараюсь учить тебя, -- настойчиво ответила Клара в
том же неизменном беспристрастном духе. Ее голос звучал ровно,
почти небрежно. Казалось, ее не интересует, какой эффект
производят на меня ее слова. Внимательно, однако, за мной
наблюдая, она добавила:
-- Это сон, и мы, конечно же, разговариваем в твоем сне,
потому что и я тоже сновижу твой сон.
То, что ее замысловатых фраз оказалось достаточно, чтобы
меня успокоить, как раз и доказывало, что я сплю. Мой ум
успокоился, стал сонным и способным принять ситуацию как есть.
Я услышала, как говорю, и голос мой вылетал, не управляемый
волей:
-- Флоринда никак не могла знать о моей поездке в Ногалес,
-- сказала я. -- Я приняла приглашение своей подруги под
влиянием момента.
-- Я знала, что это покажется тебе невообразимым, --
вздохнула Клара.
1000
Затем, глядя мне в глаза и тщательно взвешивая
свои слова, она заявила: -- Флоринда -- твоя мать, более чем
какая бы то ни было другая мать, которая у тебя была.
Я сочла ее утверждение абсурдным, однако не смогла
вымолвить ни слова.
-- Флоринда чувствует тебя, -- продолжала Клара. С
дьявольским огоньком в глазах она добавила: -- Она использует
устройство наведения. Ей всегда известно, где ты находишься.
-- Что за устройство наведения? -- спросила я, внезапно
ощутив, что мой ум снова полностью владеет ситуацией. Мысль о
том, что кто-то всегда знает, что я собираюсь делать, наполнила
меня страхом.
-- Устройством наведения являются ее чувства к тебе, --
ответила Клара с очаровательной простотой и таким мягким,
полным гармонии тоном, что это лишило меня всяческих опасений.
-- Какие чувства ко мне, Клара?
-- Кто знает, детка, -- ответила она задумчиво. Она
поджала под себя ноги, обхватила их руками и положила
подбородок на колени. -- У меня никогда не было такой дочери.
Мое настроение резко изменилось, беспечность опять
сменилась опасениями. Я принялась рационально, все тщательно
обдумывая -- таков был мой стиль, -- выискивать тонкий подтекст
в том, что сказала Клара. И как раз эти рациональные
рассуждения снова разбудили мои сомнения. Не может быть, чтобы
это был сон. Я не сплю. Моя сосредоточенность слишком сильна,
чтобы это могло быть иначе.
Соскальзывая с подушки, подпиравшей мою спину, я
полуприкрыла глаза. Сквозь ресницы я продолжала следить за
Кларой, желая знать, растает ли она постепенно, так же, как
тают во снах люди и пейзажи. Она не исчезла. Я тотчас же опять
обрела уверенность, что не сплю, и что то же самое касается
Клары.
-- Нет, неправда, что мы не спим, -- возразила она, опять
вторгаясь в мои мысли.
-- Я могу разговаривать, -- заявила я, обосновывая тем
самым то, что нахожусь в полном сознании.
-- Тоже мне, подумаешь! -- хихикнула Клара. -- Вот теперь
я сделаю нечто, что тебя разбудит, так что ты сможешь
продолжать разговор уже по-настоящему проснувшись. -- Она
вымолвила последнее слово с особой тщательностью, как-то
чересчур его растянув.
-- Погоди, погоди, Клара, -- взмолилась я. -- Дай мне
время привыкнуть ко всему этому. -- Я предпочитала относиться с
недоверием к тому, что она собиралась со мной сделать.
Не реагируя на мою просьбу, Клара приподнялась и
потянулась за кувшином с водой, стоявшим на низком столике
рядом. Все еще хихикая, она нависла надо мной, держа кувшин над
моей головой. Я попыталась откатиться в сторону, но у меня
ничего не получилось. Мое тело не подчинялось мне, впечатление
было такое, что оно приклеилось к циновке. Еще до того, как она
в самом деле вылила на меня воду, я почувствовала на своем лице
холодные легкие брызги. Скорее прохлада, а не влага, произвела
на меня наиболее специфическое воздействие. Сперва она размыла
маячившее надо мной лицо Клары, подобно тому, как рябь искажает
поверхность воды; затем прохлада сконцентрировалась в области
моего желудка и втянула меня вовнутрь, словно рукав, который
выворачивают наизнанку. Моей последней мыслью было то, что я
сейчас утону в кувшине с водой. Пузырьки темноты один за другим
кружились надо мной до тех пор, пока все не стало черным.
Когда я пришла в себя, то уже лежала не на циновке, а на
диване в общей комнате. Две женщины, стоявшие в футе от дивана,
смотрели на меня широко раскрытыми, полными любопытства
глазами. Флоринда, высокая седовласая женщина с хриплым
голосом, сидела рядом со мной, мурлыча себе под нос старую
колыбельную -- или мне так только казалось, -- и с удивительной
нежностью гладила меня по голове, по лицу, ласкала руки.
Эти прикосновения и звук ее голоса завладели мной. Я
просто лежала там, неотрывно глядя на нее немигающим взглядом.
Я была уверена, что вижу один из тех ярких снов, которые всегда
начинались как обычные сны, а заканчивались кошмаром.
1000
Флоринда
разговаривала со мной. Она велела мне посмотреть ей в глаза. Ее
слова летели беззвучно, словно крылья бабочки. Но все, что я
видела в ее глазах, наполняло меня знакомым ощущением --
жалкого, иррационального страха, который охватывал меня в
ночных кошмарах. Я вскочила и бросилась прямо к двери. Это была
автоматическая, животная реакция, которая всегда сопровождала
мои кошмары.
-- Не пугайся, моя дорогая, -- сказала высокая женщина,
последовав за мной. -- Расслабься. Все мы здесь для того, чтобы
помочь тебе. Не стоит так расстраиваться. Ты нанесешь вред
своему маленькому телу, подвергая его ненужному страху.
Я остановилась у двери, но не потому, что она уговорила
меня остановиться, а потому, что мне не удавалось открыть эту
проклятую дверь. Я в исступлении трясла ее, дверь не
поддавалась. Высокая женщина стояла позади меня. Моя дрожь
усилилась. Я трясла дверь с такой силой, что мое тело болело,
сердце билось так громко и так неровно, что казалось, оно
выскочит наружу, разорвав грудную клетку.
-- Нагваль! -- воскликнула высокая женщина, поворачивая
голову назад. -- Ты бы сделал что-нибудь. Она сейчас умрет от
страха.
Я не увидела того, к кому она обращалась, но в своих
неистовых попытках отыскать выход заметила дверь в другом конце
комнаты. Я была уверена, что во мне еще хватит энергии, чтобы
ринуться к ней, но ноги отказали мне. И, словно жизнь уже
покинула мое тело, я мешком рухнула на пол. Длинные руки
женщины, словно крылья орла, подхватили меня. Удерживая меня,
она прижала свои губы к моим и вдохнула в меня воздух.
Постепенно мое тело расслабилось, сердцебиение вернулось к
норме. Я наполнилась странным умиротворением, которое быстро
сменилось диким возбуждением. Но не страх вызвал это
возбуждение, а ее дыхание. Оно было горячим, оно обжигало мне
горло, легкие, желудок, пах, разливаясь по всему телу вплоть до
рук и ног. И вдруг, в один момент, я поняла, что она в точности
такая же, как я, только выше, такого роста, какого мне всегда
хотелось быть. Меня охватила такая любовь к ней, что я сделала
нечто из ряда вон выходящее -- страстно поцеловала ее.
Я почувствовала, как ее губы расплылись в широкой улыбке.
Затем она, запрокинув назад голову, засмеялась.
-- Этот маленький несмышленыш меня поцеловал, -- сказала
она, поворачиваясь к остальным.
-- Все это мне снится! -- воскликнула я, и они залились
по-детски непринужденным смехом.
Сперва я не смогла удержаться и тоже стала смеяться.
Однако в отдельные моменты я была такой как обычно -- смущенной
своими импульсивными действиями и обозленной, что меня поймали
на горячем.
 

Главная страница

Обучение

Видеоматериалы автора

Библиотека 12000 книг

Видеокурс. Выход в астрал

Статьи автора по астралу

Статьи по астралу

Практики

Аудиокниги Музыка онлайн- видео Партнерская программа
Фильмы Программы Ресурсы сайта Контактные данные

 

 

 

Этот день у Вас будет самым удачным!  

Добра, любви  и позитива Вам и Вашим близким!

 

Грек 

 

 

 

 

  Яндекс цитирования Directrix.ru - рейтинг, каталог сайтов SPLINEX: интернет-навигатор Referal.ru Rambex - рейтинг Интернет-каталог WWW.SABRINA.RU Рейтинг сайтов YandeG Каталог сайтов, категории сайтов, интернет рублики Каталог сайтов Всего.RU Faststart - рейтинг сайтов, каталог интернет ресурсов, счетчик посещаемости   Рейтинг@Mail.ru/ http://www.topmagia.ru/topo/ Гадания на Предсказание.Ru   Каталог ссылок, Top 100. Каталог ссылок, Top 100. TOP Webcat.info; хиты, среднее число хитов, рейтинг, ранг. ProtoPlex: программы, форум, рейтинг, рефераты, рассылки! Русский Топ
Directrix.ru - рейтинг, каталог сайтов KATIT.ru - мотоциклы, катера, скутеры Топ100 - Мистика и НЛО lineage2 Goon
каталог
Каталог сайтов