Время

Сеятели

Песни Монголии

В рассеянии сущие

Насаждения

Желанный труд

Будем радоваться

Построения

Средневековье

Предсказания

Требование

Видения

Питание

Гора сужденная

Рождение скуки

Наран Обо

Катакомбы

Строитель

Везде

Содружество

Дархан Бейле

Засуха

Расстояния

Письмо

Возрождение

Останки

Неизвестные

У черты

Печати

Жизнь вечная

Письмена Азии

Урбанизм

Глаз зоркий

Caveant Consules

Грозы

Открытые врата

Женщина

Старинные лекарства

Зачем?

Судьба

Естество

Камень

Шри Рамакришна

Membra disjecta

Он

Польза доверия

Добро

Испытания

Лики

Нерушимость

Прощение

Свет побеждает тьму

Итоги

Указатель имен

Указатель географических названий

Алфавитный указатель

                                                                             * * *

          В 1934-1935 гг. Н.К. Рерих организует большую научную экспедицию в Северный Китай и Внутреннюю Монголию. За это время он написал более двухсот очерков для Листов дневника, которые и составили содержание первого тома этого издания. Каких бы вопросов ни касался Н.К. Рерих (а круг тем его очерков необъятен), главной для него является тема духовного, нравственного совершенствования человека, связи человеческой жизни с Великими Законами Космоса. Его очерки - это размышления о прошлом, настоящем и будущем человечества. Философское наследие Н.К. Рериха уникально. Оно является источником подлинной духовности для наших современников. Тексты Листов дневника воспроизводятся по материалам архива МЦР.

Л.В.Шапошникова

ВРАТА В БУДУЩЕЕ

"Н.К.Рерих через бури разрушения, через

тьму непонимания и через стены вражеских

препятствий приносит в Будущее нерасплесканную

чашу красоты и мудрости. И тем самым он становится

одним из величайших вождей современности,

к голосу которого с особой чуткостью

должны прислушиваться молодые поколения".

Из предисловия. Н.К.Рерих. Пути Благословения.

Рига, 1924, стр. 5.

...Он сидел на холме, покрытом редким сухим кустарником. Пустыня медленно и словно нехотя остывала от дневного зноя. Внизу лежали руины древнего города, которые не давали и приблизительного представления о том, каким был этот город в далеком XIII веке. Из всего уцелела лишь каменная черепаха, ее контуры расплывались в наступающих сумерках. Он думал о людской ярости, разрушавшей прекрасные творения рук человеческих. За этой яростью стояла Война. Война, которая не пощадила лучшие храмы этого города. Она не пощадит и современные города. Прошлое возвращало его к настоящему и заставляло тревожиться о будущем. Так было всегда. Прошлое учило, но так и не смогло ничему научить человечество, отравленное ядовитым и губительным дыханием Войны. Здесь, в этой иссушенной пустыне когда-то безвозвратно погибла частица человеческой культуры. А если новая Война? В нем возникла физически ощутимая боль. Временами она казалась непереносимой. И тогда, сидя на этом сухом древнем холме, он торопливо и сбивчиво записал: "Самомнители... сидя в своих кабинетах, наверное, никогда не видали старинных развалин во всей их неприкрытости. Отурищенные (от слова "туристы") башни рейнских и тирольских замков, с их биргаллями, не дадут того впечатления, как развалины в пустынных просторах, полные обломков и осколков, точно бы вражеская рука еще вчера яростно бушевала среди них. Такие вещественные кладбища являются лучшими свидетельствами о том, какова бывает ярость человеческая"[1].

Япония и Германия уже заявляли о своей исключительности, претендовали на чистоту культуры, на чистоту расы. Он немало повидал развалин на своем долгом пути. И нигде не нашел "чистой" культуры, которая принадлежала бы только одному народу. Вот и эти развалины, лежавшие перед ним в сумерках монгольской пустыни, свидетельствовали о различных культурных наслоениях. Он был уверен, что культура есть важнейшее соединяющее начало. Она объединяла народы в прошлом, объединяет их сейчас и объединит в будущем. Человечество в процессе своего развития идет от низшего к высшему, от разъединения к объединению. Война отбрасывает человечество назад, ибо убивает культуру и приносит разъединение. Прошлое было чередованием Мира и Войны. Культура требовала Мира и отрицала Войну...

Он поднялся, спустился с холма и пошел по утоптанной тропинке, петлявшей среди развалин. Идти было тяжело. Давали себя знать годы. Ему было уже за шестьдесят. Он дошел до последних камней и снова сел. Вспомнились строки Вед, звучавшие как молитва. "Пусть все сущие силы принесут нам мир. Пусть мир, и мир один царствует повсюду. Пусть сойдет на нас этот мир".

          Был год 1935-й от рождества Христова, и была последняя длительная экспедиция, в которой участвовал он, Николай Константинович Рерих, русский художник, чья роль в истории Планеты XX века была необычной и уникальной, ибо, как это ни странно, но существовала тесная и осознанная связь между ним, сидевшим у развалин древнего города в сумерках того далекого дня, и космической эволюцией человечества, чья гигантская спираль, пронзая Время и Пространство, уходила в глубины Беспредельности. Можно утверждать, что связь такого рода существует у каждого из нас как частица Космоса. Однако у Рериха она была особой...

1. ПОСЛЕДНЯЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

          Тогда, в первой Центрально-Азиатской экспедиции 1923- 1928 гг., он прошел Китай по его синцзянской окраине. Остальная же часть огромной древней страны была ему незнакома. Осталась неисследованной и Внутренняя Монголия. И теперь он стремился завершить когда-то начатый маршрут. Однако обстоятельства складывались не совсем благоприятно. Но, в конце концов, и они были преодолены. Пришел на помощь департамент земледелия США, который интересовался засухоустойчивыми растениями, предотвращавшими эрозию почв. Департамент согласился финансировать экспедицию. Но обстановка в мире была сложной и беспокойной. Япония уже оккупировала Маньчжурию и часть Внутренней Монголии. Разрешение на въезд туда можно было получить только в Токио. Весной 1934 г. такое разрешение было получено.

            В июне 1934 г. экспедиция через Харбин направилась к Баргинскому плато, расположенному у Хинганского хребта. Район пересекала линия КВЖД. Экспедиция старалась далеко от нее не уходить. Все время поступали тревожные сообщения о готовящейся японской агрессии. Работать было крайне трудно. Японцы следили за каждым шагом экспедиции. Но Николай Константинович и Юрий Николаевич старались не обращать на это внимания. Они проводили разведку, выясняя, какие сорта засухоустойчивых растений могут быть найдены в этом районе. И чем больше Николай Константинович этим занимался, тем больше ему не давала покоя одна мысль. Мысль о том, что пустыни - не только творения природы, но и дело рук человека.

            "Поучительно видеть, - записывал он в экспедиционном дневнике, - при раскопках в Азии среди самой, казалось бы, мертвой песчаной пустыни корни когда-то бывшего могучего леса. Странно видеть, что именно в этих местах было прекрасное жилье, и остатки плетений из злаков показывают, что и здесь процветала жизнь. Старые китайские хроники и точные записи китайских путешественников описывают эти иссохшие места как живописные города и селения, процветавшие и обильные. Не будем относить эти перемены всецело к космическим сдвигам, рука человека в них поработала больше всего"[2].

            Он исследовал русла высохших рек, стараясь выяснить направления подземных потоков. Он хорошо понимал, как важна вода для восстановления того, что было утрачено. "В умерших пустынях часто вам приходится слышать журчание подземных потоков, которые иногда дают повод к поверьям о подземной жизни. Нередко эти потоки загнаны под камни и гальку тоже руками человеческими, которые хищнически уничтожали растительность"[3].

            Исследования тревожили. Он понимал, что если это случилось в прошлом, то может произойти и в будущем. К любой проблеме он подходил исторически. Исследуя прошлое, делал выводы для будущего. Земля болела. Плодородные земли превращались в пустыни. Человек был расточителен и неосмотрителен, он мало думал о будущих поколениях. Люди уничтожали леса и оставляли землю незащищенной.

            И земля мстила за себя, поглощая очаги культуры, засыпая песком целые города. Культура тесно связана с землей. Одно не существует без другого. Разрушение одного ведет к гибели другого. Рерих всю жизнь защищал культуру. Теперь надо было защищать землю.

Он оказался одним из первых, кто поднял тревогу. Тогда эта тревога, возможно, казалась надуманной, неактуальной. Человечество волновали иные вопросы. Политические тревоги мира несли неуверенность в завтрашнем дне. Многие тогда не могли предположить, что через несколько десятков лет эта проблема станет для всех едва ли не самой насущной. Ее назовут охраной окружающей среды. Но тогда он был одним из немногих, кто предвидел такой поворот. Он исследовал пустыню как болезнь земли. Он поставил диагноз этой болезни и предложил свой способ лечения. Это были засухоустойчивые растения, которые Рерих начал собирать на Баргинском плато Внутренней Монголии в предгорьях Хингана. "В этом смысле, ­писал Николай Константинович, - степи и гоби Азии дают прекрасные материалы для изучения. На этих песчаных барханах, на бесчисленных холмах еще держится самобытная, устоявшая против всех невзгод растительность"[4]. Свой короткий экспедиционный дневник он назвал "Да процветут пустыни".

          Японские власти выслали экспедицию с Баргинского плато, когда та вошла в район, расположенный между двумя озерами Далай-нор и Буир-нор. Рядом были границы Народной Монголии и Советского Союза. Японские оккупационные власти не интересовала проблема процветания пустынь. Их интересовало другое. Здесь, в районе Гоби и Хингана, они готовили военные провокации против СССР и не нуждались в лишних наблюдателях. Приказ о высылке был по-военному короток и категоричен. Николай Константинович вернулся в Харбин, стараясь как-то еще спасти экспедицию. Но японские власти были непреклонны и недвусмысленно показали, что шутить они не намерены. К тому же русские эмигранты были настроены к Рериху враждебно. Его "просоветская позиция" их не устраивала. Дни пребывания в Харбине были изнурительны и неприятны. На Николая Константиновича клеветали и ему угрожали. С ним вели двусмысленные, скользкие разговоры; что-то сулили, к чему-то склоняли. Но он продержался в Харбине три месяца, пока не стало ясно, что разрешение на экспедиционные работы японцы не дадут. Дальше оставаться там было просто опасно. Рерих уехал оттуда в ноябре 1934 г., пересек Желтое море и оказался в Китае, который еще не был захвачен японцами. Теперь его надежды были связаны с Пекином. Если ему дадут там разрешение, то он сможет поработать в южной части Внутренней Монголии, там, где лежали пустыни Гоби и Алашаня.

          В Пекине, как и во всем Китае, было тревожно и беспокойно. Однако разрешение на экспедицию Рериху выдали.

          ...У Калгана открылась Великая Китайская Стена. Она тянулась по синеющим горам, уходя в бесконечную даль. Было начало весны, над стеной и горами стояло прозрачное, бледно-голубое небо. На склонах гор сквозь пожухлую прошлогоднюю траву пробивалась свежая зелень. Массивные квадратные башни шагали по вершинам, соединенные каменной лентой неприступной стены. "Когда вы выезжаете за Великую Китайскую Стену, то сколько бы раз вы ее ни видели, - всегда подымается особенное ощущение чего-то великого, таинственного в своем размахе. Только подумать, что за три века до нашей эры уже начала созидаться эта великая стена, со всеми ее несчетными башнями, зубцами, живописными поворотами - как хребет великого дракона через все горные вершины. Невозможно понять сложную систему этих стен, с их ответвлениями и необъясненными поворотами, но величие размаха этой стены поразит каждого путника, поразит каждый раз"[5]. От Калгана железная дорога уходила на запад к Бату-Халхе. На восток открывался путь в Центральную Азию. Калган в переводе значит "ворота". Ворота в Центральную Азию. На рассвете из городских ворот уходили караваны. Тонко и хрустально звенели колокольчики. Покрикивали погонщики. Ветер с гор поднимал над городом клубы лессовой желтой пыли. И эта пыль пахла зовуще и терпко. К вечеру пыль укладывалась и воздух становился прохладным и прозрачным. К горизонту тянулись лиловеющие горы, и последние лучи солнца алым пламенем зажигали песчаные холмы.

            "Еще вдали убегает последняя ниточка поезда, но ворота уже пройдены", - записал Николай Константинович. От этих ворот они отправились к степям и пустыням Ордоса и Алашаня. "Уж так широка пустыня монгольская! Уж так необъятна степь! Уж так несчетны горы, холмы, гребни, буераки и складки, где захоронена слава!

          Точно бы и пустынна ширь, а на склоне вырастет становище. Гляди, затемнели юрты или нежданно выглянул белый-пребелый монастырь, или субурган. Или засинело озерко.

            Словно бы вымерла пустыня. Но скачут всадники в ярких кафтанах или в желтых курмах и красноверхих шапках. Серебром выложенные седла, не служили ли они и при Чингисе? Только где саадаки, колчаны? Где стрелы?.. Откуда же молчанье твое, пустыня прекрасная? От высоты ли твоей? От необъятности? От чистоты голубого небесного купола, от великого Тенгри, милостивого к Чингису?

            Ночью горят все звездные палаты. Сияют все чудные знаки. Открыта Книга Величия. За горою полыхнул луч света. Кто там? Там кто прошел? Не Эрдени Мори?

            На скалах Шара-Мурена знаки сокровища. Наран-Обо притаил камень чудесный. Везде прошел Эрдени Мори"[6]. Первая стоянка экспедиции была сделана в Цаган-Куре, около окраинных песков Гоби. Снова началась работа трудная и напряженная. Наступало лето. Из пустыни дули раскаленные ветры. Потом лагерь переместили в Тимур-Хада, на окраину Алашаньской пустыни. Среди скал поставили три палатки. Днем скалы раскалялись от зноя, ночами гулко и медленно остывали. На лошадей нападала мошка, машины часто выходили из строя, не выдерживая трудных дорог пустыни. Время от времени поднимались песчаные бури, налетали на палатки, рвали их, стараясь снести. Днем становилось темно, тучи песка заслоняли солнце. Люди страдали от жажды и недосыпания. Ночами температура резко падала, и ветер нес снег. Степи и пустыни Внутренней Монголии были суровы, неприветливы и мало приспособлены для жилья. Постепенно выяснилось, что край наполнен японскими агентами, какими-то подозрительными людьми. Лагерь по ночам приходилось охранять. Опять понадобилось оружие. Экспедиция старалась не иметь дело с японцами, проникавшими сюда. Такая встреча ничего хорошего не сулила. Вокруг бродили шайки неизвестного происхождения, ползли слухи об убийствах мирных жителей. Приходилось все время держаться настороже. Чтобы лучше себе все это представить, послушаем Н.В.Грамматчикова, который ведал в экспедиции транспортом. "Уж затемнело, с большой скоростью въезжаем в Чапсер. Граница Китая и Монголии, дальше ехать невозможно, темень хоть глаз выколи, дорога опасна. Приходится ночевать в этом пограничном селении, прилепившемся своими серенькими глинобитными фанзами к горам, с правой стороны ущелья. Шофер Сарат заезжает на один из постоялых дворов, посреди ограды пылает солома, освещая лица греющихся китайцев и монгол. Лица у всех бронзовые, красным отблеском костра поблескивают узкие, раскосые глаза.

            Сарат пытливо всматривается в окружающих и вдруг, не говоря ни слова, резко дает задний ход и вылетает со двора.

            - В чем дело?

            - Мо байна.

            Спорить не приходится, он местный житель, опытен, бывал во всяких передрягах и каким-то шестым чувством стреляного воробья чувствует это "мо байна".

            Заезжаем во второй постоялый двор. Тут еще хуже, к автомобилю бросается какой-то китаец. Сарат делает крутой разворот и дает полный ход, китаец не успевает схватиться за дверцу и со страшными ругательствами остается во дворе. "Мо байна".

            Едем в третий, удается занять какой-то сарай, холодный, насквозь продуваемый ветром. Но все же есть крыша, а это большой плюс, так как если пойдет снег, то мы спасены от него. Нашего каравана, состоящего из двух грузовиков, не видно и не слышно, где-то, видимо, отстали, может быть, заблудились, потеряли дорогу, а может быть там, около разбитой хунхузами деревни... Лучше об этом не думать... Там наши теплые спальные мешки и пища. Мы не ели целый день, так как торопились. Все, что мне удалось достать, это несколько крупных яиц и чайник кипятку. Достаю две охапки соломы и делаю постель для Николая Константиновича, постилая ее прямо на остаток какого-то кана. Николай Константинович укладывается на солому. Тушим свечку. Юрий Николаевич и я решаем по очереди дежурить.

            - Спокойной ночи, - раздается из темноты.